Отбор для Слепого

— Ты знаешь, Стригой, что я не могу ее увидеть?

— Да, конечно, я понимаю, Пророк. Но ты можешь ее попробовать, если пожелаешь!

Что? Попробовать? В смысле…? На ночь забрать, что ли? До этого момента мне казалось, что мы выбираем невесту. И это звучало как-то… благородно, что ли. Но попробовать… Это же совершенно другое — мерзкое, пошлое, как если бы просто попользоваться чем-то и выбросить за ненадобностью.

Девушка при этих словах своего вождя заметно вздрогнула и прекрасные глаза вновь уставились в землю. Я, не удержавшись, повернулась к Слепому. Он, казалось, рассматривает ее, чуть склонив голову на плечо. Интересно, что он думает? Неужели, согласится? Я не питала иллюзий по поводу благородного отношения к женщине. В нашем мире не было места жалости и великодушию, когда дело касалось желаний всемогущих мужчин. Пророк был одним из самых охраняемых, знаменитых и могущественных людей этого города. О нем знали далеко за пределами Питера. Даже у нас в Новгороде он был известен! Для таких все можно, что уж говорить о чести какой-то там девчонки!

— Попробовать, говоришь? — переспросил он, а я с ужасом разобрала в его тоне странные хищные нотки. — А сколько ей лет?

— Ей пятнадцать. И у нее еще не было мужчины.

Я еле сдержалась, чтобы не закрыть рукой рот. По моим меркам она была совсем ребенком. Хотя, что там скрывать, я видела еще и не такое. Сплошь и рядом в нашем мерзком мире процветали жестокость и насилие, убийства и грабежи, разврат и пошлость. Это мне повезло — у меня были хорошие защитники. Сначала — отец и его ученики, а потом — мои собственные способности, которыми я смогла превзойти даже своего учителя. Меня не раз пытались… но никому не удалось.

— И ты предлагаешь, чтобы я был той тварью, которая изнасилует ребенка? — в голосе Пророка был металл, но лицо оставалось бесстрастным.

Глаза Стригоя забегали по столу, потом — запрыгали с меня, на Слепого, потом — на Давида.

— Как пожелаешь. Можешь просто потрогать ее, чтобы понять, нравится ли тебе.

— Ты не понял. Я ищу жену. Женщину, которая будет равной мне. А ты кого привел? Она же боится меня до дрожи. Используешь детей, как шлюх?

— Нет, — вот тут вождь уж точно испугался. — я же говорю тебе, что она еще ни с кем не была!

— Уведи ее.

Грубо схватив девчонку за локоть, Стригой потащил ее, путающуюся в длинном одеянии, в свой бункер. А Слепой повернулся ко мне:

— Что скажешь?

Я, честно говоря, уже решила, что он отказался от девушки. И сидела, даже не думая о том, что все равно должна буду высказать свое мнение о ней. Только не успела и рта открыть, к нам шагнул Давид, и из-за спины сказал:

— Она вся закутана с ног до глаз. Скорее всего, уродину подсунуть тебе захотел. Забитую, запуганную. Такая сама из тебя энергию тянуть будет, не то, что тебя подпитывать.

Слепой молчал. Потом повернулся ко мне. И сделал это как-то резко и быстро, так что я от неожиданности не успела отодвинуться, и он, видимо, не рассчитав, насколько близко я сижу к нему (понятно, он же ничего не видит!) приложился своим коленом к моей ноге. Чтобы не шарахнуться в сторону, мне пришлось вцепиться рукой в лавку, на которой сидела. Но не от страха, нет, и не так уж меня могло удивить мужское прикосновение — обучая их драться, я ежедневно трогала множество мужиков! Тут было дело в другом. В странном секундном жжении, словно к моей ноге через ткань штанов приложили раскаленную сковородку. Разобраться в своих ощущениях я не успела, потому что он сразу же отстранился. Может, у него температура? Поэтому такой горячий?

— Саша? — странные нотки в голосе, будто бы он тоже почувствовал и был этим удивлен… — Что скажешь ты?

— Если тебя интересует внешность, то, я думаю, она — красивая. Глаза очень даже. Думаю, что и под тряпками этими — там все в порядке, никакого уродства. Не стал бы вождь рисковать. Он, действительно, хотел угодить тебе. И она не запуганная. Просто не хочет становиться твоей женой.

Я смотрела на его реакцию. А он почему-то наклонился к моему лицу, придвинулся буквально на десяток сантиметров и меня бросило в жар, кровь прилила к лицу, заставляя замереть перед ним, как кролик перед удавом.

— Давид, иди посмотри, не лупит ли он там ее за то, что не понравилась! Объясни ему, что я запрещаю наказывать ребенка, — и потом, обращаясь ко мне. — Не хочет из-за моего уродства?

— Нет! Что ты! — вот дура! зачем там яростно? Как будто он спросил что-то возмущающее до глубины души. — Я думаю, не из-за этого. Из-за силы твоей.

Его целая, неповрежденная бровь изогнулась.

— И в чем сила… брат? В чем МОЯ сила?

7.

Мне нравилась его честность и какая-то восторженность, желание видеть во всем хорошее. А еще непонятное стремление защитить, замолвить, так сказать, доброе словечко. И причем не только за несчастную девчонку, но и почему-то за меня. Жалеет?

А с этой "невестой" все понятно было мне самому. Я мог бы и не спрашивать никого. Мощная волна неконтролируемого ребенком (по другому назвать пятнадцатилетнюю девочку я не мог) отторжения, чувствовавшаяся мною, как порывы ветра, как толчки негативной энергии, сразу заставила подумать, что этот несчастный, испуганный человек никогда не станет МОЕЙ женщиной. Она вечно будет меня бояться и ненавидеть. А я никогда не смогу даже дотронуться. Да мне этого и не хотелось.

А вот от сидящего рядом парня шла энергия совершенно иного плана — притягательная, жаркая, удивительно положительная, как если бы этот человек никогда не знал боли и бед.

— Так в чем моя сила? — напомнил я ему, заданный уже минуты три назад, вопрос.

— Твоя сила в правде. Ты умеешь разговаривать с людьми так, что каждое слово твоё признается ими за истину.

— Как считаешь, это хорошо или плохо?

— А это, как посмотреть. Для тебя — хорошо, ты можешь легко заставить любого поступить так, как считаешь нужным. А для людей… все зависит от твоих убеждений.

— Ошибаешься. Моя сила, как ты считаешь, это — мое персональное проклятие. Я вынужден принимать решения за других и убеждать их в том, что это — для их же блага. Но я простой человек и порой сам не знаю, как будет лучше. И иногда ошибаюсь.

— Разве ты один принимаешь решения?

— Нет. Не один. В нашей группировке есть военный совет. И там большинством голосов принимается стратегия наших действий. Но до широких масс эти решения доношу я. И поэтому в случае неуспеха виноват для них тоже я.

— В людских глазах всего лишь. Не думаю, что тебя так уж сильно волнует чужое мнение.

— От чужого мнения зависит порой не только моя жизнь, и жизнь моих людей, но и тех, кто поверил мне, кто пошел за мной.

— Но ведь ты хочешь, чтобы жизнь людей улучшилась?

— Хочу. Да. Но порой чтобы выиграть партию, нужно пожертвовать парой фигур.

— Тебя мучает совесть?

— Меня мучают сны. Те, кто погиб из-за меня не отпускают, приходят ко мне по ночам. Я вижу, КАК могли бы они жить, какие-то счастливые, особенные моменты их будущего, будущего, которое не состоялось… А может быть, прошлого… Я не знаю. Тех, кого они любили, кто был им дорог. Это… больно.

Я и сам не понимал, почему рассказываю ему то, чего не знал никто. Какое-то наваждение. Просто живой, острый ум парня привлекал меня, вызывал интерес Нечасто мне встречались такие собеседники, с которыми было что обсудить. О чем он думает сейчас, интересно? Осуждает меня? Саша молчал, но я чувствовал, что никакого негатива мои откровения у него не вызвали — его по-детски чистая аура все также теплыми волнами окатывала меня. И мне было как-то… хорошо рядом с ним. Я уже и не ждал реакции на мои слова. Но он вдруг спросил, развернувшись ко мне и наклонившись ближе: