Отчаяние

— Нужно, нужно казнить его, святейший эмир!

— Так… Перебежавший к нам хан Шагай и сын его Тауекель не захотели принести мне головы Баба-султана и Бузахура. Я подчиняюсь твоему совету, мудрый везирь. Только твои уговоры заставили меня решиться на это! Но это будет после взятия Туркестана, Саурана, Сыгнака…

* * *

… После положенного войску трехдневного отдыха эмир Абдуллах-хан начал подготовку к штурму. Первая среда месяца второго рабиу (28 марта 1582 года) была, по предсказаниям звездочетов и старым приметам, счастливым днем. Взошедшее солнце осветило пятьдесят тысяч закованных в синие латы воинов, которые сидели на крепконогих, широкогрудых боевых конях. Несколькими рядами окружили они Сауран, и каждый ряд был на лошадях другого цвета. Помимо конных линий напротив каждых ворот выстроилась клином ударная тысяча. Подгоняемые нагайками рабы подтаскивали к стенам осадные машины, волокли длинные лестницы и связки камыша, которыми предстояло засыпать ров с водой. У западных ворот города стояла ударная тысяча Убайдуллы-султана на серых ахалтекинских аргамаках, с севера готовилась к штурму тысяча султана Абдумумина — единственного законного наследника эмира. Здесь все кони были черные, и над ним реяло черное знамя с изображением встающего солнца. С юга стояли под синим знаменем с вышитой на нем рысью лашкары подчиненных Бухаре хивинских и туркменских беков. Они сидели на огненно-рыжих конях. Там же находились и союзники эмира — казахские султаны. Над их головами высился бунчук с конским хвостом, а у нукеров под коленями ждали своего часа знаменитые палицы с коваными наконечьями. С востока намеревались первыми ворваться в город, чтобы завладеть богатой добычей, многочисленные наемники-лашкары, которые вербовались эмиром из различных отщепенцев всех четырех сторон света — от Китая до Рума…

* * *

На правой стороне реки от белого шатра самого эмира тронулся сверкающий дорогими латами и оружием конный отряд. В тот же миг неистово и страшно заревели карнаи, тонкие звуки издавали зурны, и похожий на шум моря грохот сотен барабанов разбудил спавшую доселе степь. Со страхом и удивлением смотрели жители города на невиданное зрелище. Впереди отряда на громадном белом коне неизвестной в этих местах породы скакал высокий, статный человек, и уже ясно были видны его красивые черные усы вразлет. Он смеялся, глядя на Сауран, а вся Средняя Азия знала, что предвещает смех эмира Абдуллаха…

Лоб, могучая грудь и бока коня у эмира был накрыты кольчугой из серебряных колец. А между ушами коня сидел маленький белоснежный кобчик, которого по древнему степному обряду испытывали таким образом как «птицу счастья». Если кобчик при первой схватке с врагами не улетит со страха, то батыр вернется с победой. Если же улетит, то не надо ввязываться в сражение, потому что оно может оказаться роковым. Ислам не признавал все эти приметы, но потомки степных вождей еще помнили и соблюдали уважение к древним шаманским обрядам.

Как только эмир поравнялся с передовой линией своих войск снова загремели, загрохотали бесчисленные барабаны, заревели карнаи, запищали, заулюлюкали зурны. Мурашки побежали по телу у многих защитников крепости, а кое-кто схватился за луки. Между тем, сделав плавный поворот, свита поскакала за эмиром вдоль крепостных стен. Ни один из тысячи всадников сопровождения не качнул саблей и не повернул головы. Со страшной неудержимостью скакали они по замкнутому кругу, не приближаясь и не отдаляясь ни на шаг от стены. Один лишь Абдуллах, поворачивая голову, величавым кивком приветствовал знакомых и наиболее знатных батыров и военачальников своего войска…

— Велик святейший эмир — опора веры!

— Пусть приумножится твоя сила, великий багадур!

— Слава тебе, грозный Абдуллах-хан!

Это кричали ему специально выделенные люди из войска, и крик их тысячеголосо подхватывали воины. Зеленое знамя пророка плыло за ним, а белый кобчик сидел между ушами коня не шелохнувшись, будто привязанный за лапки.

— Кобчик не взлетает… — взволнованно заговорил на стене хаким Мухаммед-султан. — Это предвещает нам горе!

— А ну-ка посмотрим, что предвещает вот эта стрела проклятому эмиру!

Так сказал Кияк, снимая со спины свой знаменитый лук.

— Не смей стрелять!

Хаким сам не понял, как мог выкрикнуть такое на стене, где стояло столько защитников крепости, и поправился:

— Если мы прольем кровь самого блюстителя веры, то они вырежут нас всех до единого!

— Я подчиняюсь тебе, хаким — спокойно сказал Кияк-батыр. — Но пусть эта птица споет ему о его несчастье!

С этими словами батыр молниеносно натянул лук и выпустил свою страшную стрелу. Наконечник ее был шириной с лопатку ягненка и отточен как острие бритвы. Белый кобчик так и остался сидеть на лошадиной челке, но уже без головы. Яркая птичья кровь брызнула в лицо эмиру, и он захохотал на всю степь:

— Замечательный стрелок… Но это не в счет. Кобчика убили, но сам он не улетел. Дайте другого!

Ускакавший прислужник через несколько минут вернулся с другой такой же птицей, и эмир поскакал дальше. Улыбка не сходила с его губ, а в глазах отражалось туркестанское солнце.

Так и не слетела птица счастья с коня эмира Абдуллаха. Сделав круг возле крепости, он вернулся обратно к своему шатру.

На следующее утро все повторилось. Снова по кругу ехал сам эмир на том же снежно-белом коне. Белый кобчик сидел не шелохнувшись между ушей коня. Правда, прослышав о присоединившихся к защитникам города казахских стрелках-батырах, Абдуллах держался теперь на почтительном расстоянии от крепостных бойниц.

Все на этот раз произошло иначе. Едва эмир повернул коня и двинулся вдоль стены, как кобчик стремительно взлетел ввысь. Постояв в воздухе, «птица счастья» вдруг стремительно понеслась к Саурану. Потанцевав в небе над одной из башен, белый кобчик вернулся и начал кружить над эмиром, словно намереваясь сесть обратно на свое место. Это тоже было бы неплохим предзнаменованием. Но суетливая птица опять полетела к крепости. На полдороге она опустилась и села на куст колючки.

— Поймать! — приказал эмир.

Один из лашкаров охраны тут же устремился за кобчиком. Подскакав, он взял его на руки. Войско облегченно вздохнуло.

Эх, птичку жаль, а не грабителя-лашкара! — раздался чей-то веселый голос.

Свистнула стрела, и белый кобчик вместе с лашкаром оказались пришпиленными к земле. Все ахнули. Стрелял Кияк-батыр, стоявший на башне рядом с хакимом города. Эмир Абдуллах повернул коня и поскакал к своему шатру.

— Белый кобчик упал ближе к городу, чем к эмиру! — сказал Абдысаттар-султан и подозрительно посмотрел на батыра. — Ты не скажешь нам, веселый батыр, почему это кобчик вдруг сорвался с холки эмирова коня?

Кияк-батыр сложил губы листиком и тихонько свистнул. Таким способом мальчишки-казахи в степи подманивали птиц.

Хаким улыбнулся в свои пышные усы:

— Ладно, людям нечего знать о твоем умении. Они верят в свое счастье, и это хорошо!

* * *

Потянулись долгие дни осады. Время от времени наиболее отважные из осаждающих переплывали ночью ров и забрасывали на зубцы стен арканы. Они бесшумно взбирались наверх, а потом их обезглавленные тела падали в воду и плыли, страшные, раздувшиеся служа уроком другим. Днем и ночью несли караульную службу батыры, не давая застать себя врасплох.

Абдуллах отправил к осажденным своего лучшего златоуста Кульбабу-кокильташа с письмом: «Не тратьте напрасно силы на сопротивление. Я все равно одолею вас, ибо со мной Бог. Не заставляйте меня наполнять крепостной ров вашей кровью. Принесите повинную, и я прощу вам все грехи во имя Аллаха милостивого, справедливого!..» Кульбаба-кокильташ целый день расточал богатства своего красноречия перед вождями Саурана, но они только смеялись в ответ: «О добром мире не говорят, приведя пятьдесят тысяч нукеров к дому соседа!»