Отчаяние
Шрифт:
Лишь через пять лет снова свела их судьба… Большое казахское ополчение скрывалось в бесчисленных оврагах поймы рек Арысь и Бадам. На горе Орда-басы, неподалеку от главных сил неподвижно стояло несколько всадников. Впереди на белом аргамаке сидел снова приведший свое войско для борьбы с джунгарами хан Абулхаир. Он прекрасно понимал, что если сомнут окончательно джунгары сейхундарьинские и приаральские казахские кочевья, то земли Младшего жуза будут взяты в тиски. С одной стороны на них навалились бы приволжские калмыцкие ханы, с другой — конница самого контайчи.
Сразу за ханом Абулхаиром сидел на своем верном гнедом батыр Богембай. Внизу, у подножья, с подсменными конями в поводу, ждали сигнала двадцать ханских гонцов. В этот день здесь и произошла знаменитая битва,
Битва при Бадаме была кровавой и яростной. Многие тысячи воинов полегли с обеих сторон. Обе стороны все хотели перехитрить друг друга, и один за другим высылали в бой спрятанные в засаде отряды. Схватка превратилась в большую кровавую мясорубку…
Вот тогда на левом берегу Бадама и встретились в последний раз батыр Богембай с нойоном Шуно-Дабо. В песне-сказании о их битве рассказывается, что казахский батыр своим шестигранным копьем пробил железные доспехи и кольчугу джунгарского багадура, нанеся ему в грудь смертельную рану. Но белый конь вынес багадура из битвы и переплыл с ним бурную студеную реку. Недалеко от противоположного берега умирающий нойон оглянулся назад. Его старый враг казахский батыр Богембай стоял там, опершись о лук. Не смотря на условия между ними, батыр не стрелял, так и не пожелав нарушить древние правила боя. Потом нойон Шуно-Дабо посмотрел на свой берег и закричал от предчувствия смерти. На берегу стоял его племянник Галден-Церен с кованой палицей в руке. И когда умный конь достиг берега и багадур Шуно-Дабо сполз с коня, будущий контайчи Галден Церен раскроил ему череп. Бурные волны реки понесли тело прославленного джунгарского багадура ногами вперед в Казахскую степь…
Галден-Церен проводил глазами плывущее тело того, кто по праву должен был стать главным джунгарским контайчи после смерти престарелого Сыбан Раптана.
— Нет тебя больше на моей дороге! — промолвил он и повернул коня от реки.
Не успел он отъехать и на выстрел из лука, как ему встретился другой нойон.
— Смотри, Галден-Церен, вон скачет конь Шуно-Дабо без хозяина! — закричал он. — Где же храбрый нойон Шуно-Дабо? Неужели закатилась его звезда?!
— Не думаю, — холодно ответил Галден-Церен. — Может быть, славный джунгарский конь оказался вернее своего господина!..
Так впоследствии и появилась легенда о том, что в Казахской степи скрывается до поры до времени законный претендент на бунчук контайчи. Из века в век рассказывает ее в калмыцких и алтайских кочевьях…
А честное сердце батыра Богембая не знало покоя. Пусть по отношению к врагу совершилось на его глазах лютое предательство, но он видел смерть Шуно-Дабо от руки Галден-Церена, и ему невольно казалось, что сам он замешан в подлом убийстве. Никому не рассказывал он об этом, пока не свела его судьба с Бухаром-жырау.
— Скажи, правдолюбец-жырау, почему волки по отношению друг к другу честнее людей? — спросил он и рассказал о смерти джунгарского багадура на берегу реки Бадам.
— Люди становятся хуже волков, когда идут на волчье дело, — ответил Бухар-жырау. — Разве не волчьим делом заняты сейчас в нашей степи джунгарские нойоны? Вот и по отношению друг к другу они хуже волков. Но бывает и наоборот, когда доброе дело возвращает озверелому человеку его человечий облик. Ты слышал сказание о султане Тауекеле?..
— Да, по всей степи рассказывают твою повесть о том, как услыхав от Кияк-батыра правду о себе, бросил султан Тауекель, сын Шагая, неправое войско бухарского эмира Абдуллаха и возвратился в родную степь…
— Я не успел когда-то досказать эту повесть славному батыру Науану — правнуку Кияка. Было это на стенах Саурана, и джунгарское копье вошло ему в грудь.
— Доскажи ее мне, жырау!
Ночь была над степью, и ни одной звезды не светилось в черном холодном небе. Вдвоем сидели они у маленького походного костра: великий жырау и славный батыр.
— Хорошо, — сказал Бухар-жырау. — Слушай и ты поймешь, что от того, на какое дело
идет человек — доброе или недоброе, зависят и все его поступки…Казахская степь ждала спасителя. И волки сбиваются в одно стадо с оленями и бегут вместе, спасаясь от страшного степного пожара или наводнения. Подобно такому пожару или наводнению хлынули с разных сторон в степь враги. Только Тауекель-багадур, объединивший вокруг себя многочисленную родню умершего к тому времени султана Шагая, представлял какую-то силу. И был он из рода Джаныбека и Касыма, оставшихся в народной памяти ханами-объединителями.
Как в старых легендах, курились горы на востоке, предвещая неслыханные беды. Все больше племен и родов откочевывало подальше от Джунгарских ворот. Но по всей южной границе степи хозяйничал старый и беспощадный враг, с которым следовало бороться сегодня. И новый хан Тауекель вступил в схватку с этим врагом.
Пока Тауекель собирал по степи осколки Белой Орды, бухарский эмир Абдуллах не дремал. Сразу же после смерти Искандер-хана и своего официального воцарения на бухарском престоле он с неслыханной жестокостью подавил народное движение в Ташкентском вилайете, совершил кровавый поход против городов Восточного Туркестана и Кашгарии, а на юге и западе захватил Хорасан и Хорезм. Оставалось покорить лишь города Западного Туркестана — вниз по течению Сейхундарьи. Как кость в горле, мешали они его покою. Жители этих городов были испокон веков связаны с кочевой степью, получали оттуда непрерывную помощь, и сладить с ними было трудно. К тому же, как всегда это случается, начались серьезные распри между стареющим ханом и его молодым и настойчивым наследником Абдумумином. Опираясь на подвластный ему Балх, Абдумумин захотел свергнуть отца или править от его имени всем ханством, как правил когда-то сам Абдуллах при живом отце — Искандер-хане. Лучшую часть своих войск вынужден был держать старый хан на границе с Балхом.
Именно это позволило Тауекель-хану укрепиться в степи и обрести влияние на политику в Туркестане. Особенно усилились его позиции, когда к нему без всяких оговорок присоединился младший сын Шагая — подросший Есим. Даже те казахские роды и племена, которые не признали Тауекеля своим ханом, вынуждены были считаться с ним.
А положение в степи становилось все сложнее. Теснимые и натравливаемые Богдыханом ойротские контайчи все чаще совершали набеги на смежные казахские кочевья. С присущим им коварством китайские чиновники разжигали национальную вражду между кочевыми народами, планомерно и настойчиво отбирая у них лучшие земли. Обессиленные в междоусобной борьбе, эти народы не могли оказать длительное сопротивление регулярной китайской армии. Медленно, но верно дракон подползал к границам Казахской степи. Надеяться, даже в будущем, на поддержку хана Бухары не приходилось. Да и могло ли оказать такую поддержку раздираемое непрерывными смутами Бухарское ханство? И невольно новый казахский хан Тауекель, следуя советам наиболее дальновидных аксакалов, прислушивался к тому, что происходило на северной и западной границе степи.
Нет, пока что никаких угрожающих действий не видел хан Тауекель со стороны могучего соседа. А то, что дружба с ним будет крайне необходима в предстоящих столкновениях с выполняющими волю Богдыхана джунгарскими контайчи, говорили уже в один голос аксакалы разных родов и племен. Да и в ближайших битвах с Абдуллахом нужно было иметь обеспеченный тыл…
А взаимоотношения с северным соседом налаживались и сами собой. В результате пограничной смуты было схвачено в городе Тюмени и отправлено в Москву несколько родовитых людей и среди них племянник самого Тауекель-хана Оразмухамед. Дело в том, что еще отец Оразмухамеда — известный в степи Онай-батыр поступил на службу к русскому царю и оказал затем немало услуг Борису Годунову. Так или иначе, а хан Тауекель направил специальное посольство к царю с просьбой об освобождении племянника. Царь не освободил Оразмухамеда, но и не казнил его, а вскоре сделал владетельным ханом города Касимова. Таким образом в окружении самого царя у Тауекель-хана оказались близкие люди.