Отчаяние

– Что?

– Да так, просто апокрифические бредни, – Кувале был(а) весь(вся) в поту, и казалось, вот-вот впадет в шок. Я взял пистолет. Он(а) сел(а) на пол.

– Спросите, как умер Мутеба Казади, – не унимался Третий.

– Ему было семьдесят восемь, – бросил я, пытаясь припомнить, что говорят о его смерти биографы; возраст солидный, так что в свое время я не обратил особого внимания, – По-моему, от кровоизлияния в мозг.

Третий скептически усмехнулся. По спине у меня пробежали мурашки. Конечно же, их непоколебимую веру питает нечто большее, чем чистая теория информации: у них за плечами, по крайней мере, одна мистическая смерть носителя запретных знаний. Она наполняет смыслом все их деяния, утверждает их в мысли, что их абстрактные построения – не химеры какие-нибудь.

– Ладно, – кивнул я, – Но если Мутеба не уничтожил Вселенную, почему уничтожит Мосала?

– Мутеба не разрабатывал ТВ; он не мог стать Ключевой Фигурой. Никто точно не знает, чем он занимался, все его записи утеряны. Но кое-кто из нас считает, что он нашел способ смешения с информацией – и, когда это случилось, шок оказался для него слишком силен.

Кувале иронично фыркнул(а).

– Что такое «смешение с информацией»? – спросил я.

– Каждый физический объект, – принялся объяснять Третий, – несет информацию. Но в нормальных условиях состояние самого объекта определяется только законами физики, – он усмехнулся, – Уроните одновременно Библию и ньютоновские «Начала»: они будут падать рядом. Тот факт, что законы физики сами по себе есть информация, не бросается в глаза, да и к делу не относится. Они абсолютны, как ньютоновские пространство и время: неподвижен фон, а не актер. Но ничто не существует изолированно, вне всяких связей. Время и пространство смешиваются при высоких скоростях. Макроскопические вероятности смешиваются на квантовом уровне. При высоких температурах смешиваются четыре вида взаимодействия. Физика и информация тоже смешиваются – в ходе какого-то неизвестного нам процесса. Группа симметрии неясна, не говоря уж о динамических характеристиках. Но процесс может быть инициирован чистым знанием – закодированным в мозгу человеческом знанием самой информационной космологии – с такой же легкостью, как и любым физическим экстремумом.

– И каков будет эффект?

– Трудно сказать, – В свете сигнальной ракеты кровь на его лице казалась черной пленкой, – Возможно, достижение глубочайшего единства: выявление того, как посредством объяснения создается физика, – и наоборот. Изменение направления вектора, проникновение в тайны скрытого механизма.

– Да? Если Мутеба сделал подобное великое космическое открытие, откуда вы знаете, что оно не превратило его в Ключевую Фигуру за мгновение до смерти? – Я прекрасно понимал, что, скорее всего, только понапрасну сотрясаю воздух, но не мог бросить попыток спасти Мосалу.

Третий ухмыльнулся моему невежеству.

– Не думаю. Я видел модели информационного пространства с Ключевой Фигурой, подвергшейся смешению. И знаю, что мы живем не в такой Вселенной.

– Почему?

– Потому что после момента «Алеф» в процесс были бы втянуты все без исключения. Экспоненциальный рост: один человек, потом два, четыре, восемь… Случись это в сорок третьем, мы бы все уже давно последовали за Мутебой Казади. Из первых рук узнали бы, что его убило.

Ракета, падая, скрылась из виду. Трюм снова погрузился в серый полумрак. Я вызвал Очевидца, вновь приноравливаясь к приглушенному свету.

– Эндрю! – вскричал(а) Кувале, – Слушай!

В трюм проник глубокий ритмичный пульсирующий рокот. Звук нарастал, и наконец я сумел распознать его. Ревел двигатель. Не наш. Чужой.

Я ждал. Неизвестность! Подкашивались колени. Как у Кувале, у меня задрожали руки. Прошло несколько минут, вдалеке послышались крики. Слов было не разобрать, но голоса незнакомые, с полинезийским акцентом.

– Помалкивайте, – спокойно приказал Третий, – а не то они все погибнут. Или для вас Мосала дороже десятка фермеров?

Я смотрел на него. В голове мутилось. Неужто остальные антропокосмологи настроены так же? Через сколько же смертей нужно им переступить, чтобы осознать, что и они могут ошибаться? Или исповедуемая ими мораль принципиально иная, и согласно ей малейший шанс «раскрутить клубок» перевешивает любое преступление, любое зверство?

Голоса все ближе. Вот заглушили двигатель. Судя по звукам, рыболовецкое судно встало прямо борт о борт с нашим. А издалека – уже было слышно – подходило еще одно.

До меня донесся обрывок разговора:

– Но я сдала вам в аренду это судно, так что ответственность – на мне. Система аварийной сигнализации не должна барахлить.

Глубокий женский голос. Явно заинтригована. Рассудительна, настойчива. Я бросил взгляд на Кувале: глаза закрыты, зубы стиснуты. Невыносимо видеть такую боль! Что за чувство внушает мне этот человек? Самому не верится. Да это и неважно. Кувале нужна помощь. Мы должны вырваться отсюда.

Но если я крикну – сколько людей поставлю я под угрозу?

Я услышал, как подошел третий корабль. Сигнал бедствия… ложная тревога… сигнал бедствия… ракеты. Похоже, на всех находящихся в округе судах сочли это достаточно странным и решили взглянуть своими глазами. Даже если никто из вновь прибывших не вооружен, теперь численный перевес целиком на нашей стороне.

Я поднял голову и заорал:

– Сюда!

Третий напрягся, точно готовясь к прыжку. Я пальнул в пол рядом с его головой. Он замер. Накатила волна головокружения. Вот-вот раздастся автоматная очередь. Я с ума сошел, что я делаю?

Тяжелые шаги по палубе, снова крики.

У края люка показались Двадцатая и полинезийка.

Фермерша, нахмурившись, глянула вниз, на нас.

– Если они угрожали насилием, – сказала она, – соберите доказательства и представьте третейскому судье на острове. Но, что бы здесь ни произошло, не кажется ли вам, что противоборствующие стороны лучше разделить?

– Они спрятались на судне, – с притворным возмущением затараторила Двадцатая, – угрожали нам оружием, взяли заложника! Что ж вы думаете, после этого мы отдадим их вам, чтобы вы их отпустили?

Фермерша перевела глаза на меня. Не в силах выдавить ни слова, я встретился с ней взглядом и опустил правую руку. Она бесстрастно заговорила, вновь обращаясь к Двадцатой:

– Я с удовольствием дам показания обо всем, что здесь видела. Так что, если они готовы отпустить заложника и отправиться с нами, даю вам слово, справедливость восторжествует.

У люка появились еще четверо фермеров. Кувале, по-прежнему сидя у стены, приветственно вскинул(а) руку и прокричал(а) что-то по-полинезийски. Один из фермеров хрипло рассмеялся и ответил. В душе у меня всколыхнулась надежда. На корабле полно народу – если дойдет до рукопашной, антропокосмологам несдобровать.

Я сунул пистолет в задний карман и крикнул:

– Он свободен!

Третий угрюмо поднялся.

– Так или иначе, она уже мертва, – спокойно заявил я, – Вы сами сказали. Вы уже стали спасителем Вселенной, – Я похлопал себя по животу, – Подумайте о своем месте в истории. Не запятнайте себя теперь в глазах общества.

Он обменялся взглядом с Двадцатой и начал подниматься по веревочной лестнице.

Я бросил пистолет в угол трюма и шагнул помочь Кувале. Он(а) медленно преодолел(а) трап. Я, не отставая ни на шаг, двигался следом в надежде, что в крайнем случае успею подхватить сзади.