Отчаянная осень

Мишка шел куда глаза глядят.

Он не думал, не чувствовал, потому что забыл, что это такое.

Просто шел, и все.

Его толкнули в бок. Это был бывший одноклассник, которому пришлось уйти из школы после шестого класса, потому что совершенно был лишен способностей к обучению. Он был добродушный и наивный и верил в обратную зависимость явлений. Он раньше всех приходил в школу раздетый – таким образом призывал лето. Он пил много воды впрок, чтобы больше не захотеть. Впрок ел. Так он жил и учился со всеми – Коля-дурачок. Сейчас он радостно улыбался Мишке и громко спрашивал:

– Ты куда идешь, а? Гуляешь, а? Ты вырос, а? Он топтался рядом, и лицо у него было спокойным и радостным.

– Это ты! – сказал Мишка.

– Ага! – обрадовался Коля. – Я. Я с работы иду. Шнурки делаю. Хорошие шнурки. Тебе не надо, а?

И он достал из кармана шнурки всех цветов и засмеялся им, как родным.

– Смотри, сколько у меня денег… – вдруг заговорщицки прошептал он, вынимая из кармана женский бисерный кошелек, и открыл его. Там аккуратненько лежали красненькие десятки.

– На черный день, – сказал он.

Мишка мрачно засмеялся. Что может знать этот дурачок о черных днях? Вот у него сегодня черный день и завтра будет черный, у него просто не будет светлых. И разве помогут здесь деньги?

– Я могу пойти и выпить, – продолжал Коля. – Могу тебя угостить, а?

– Угости! – сказал Мишка.

Они зашли в какую-то забегаловку, и Коля купил дешевого портвейна, и принес два тусклых стакана, и был так счастлив возможности угостить, что в Мишке возникло на секунду какое-то ответное доброе чувство, но он не только ему не обрадовался, а придушил его. Ничего доброго в мире существовать не могло.

Существовала ненависть в глазах Иры.

Существовал слабомыслящий Коля.

Существовали пустота и окаменелость.

Он выпил портвейн залпом.

Коля смеялся рядом счастливым смехом, и от его нелепой фигуры и плоского лица веяло на Мишку каким-то жаром.

– Эх ты! – сказал Мишка. – Дурачок!

Лицо у Коли стало обиженным.

– Я тебя угощаю, – сказал Коля обиженно, – а ты обзываешься!

Но Мишка его не слышал.

Он вдруг вновь почувствовал тот восторг и ужас, когда нес Иру в комнату. У него закружилась голова. Ничего не имело значения, кроме этого! Пусть не любит, пусть ненавидит, это неважно. Он пойдет к ней сейчас…

И он пошел. Что-то кричал вдогонку Коля. Про шнурки, которые непременно у него надо взять.

Мишка позвонил в дверь, и ему открыла Ирина мама и посмотрела на него сначала удивленно, а потом испуганно.

– Ирочка! – закричала она.

И появилась Ира, закутанная в платок, с той же складкой на лбу и теми же замученными губами.

– По-моему, – прошептала мама, – он пьяный.

– Я не пьяный, – пробормотал Мишка, заикаясь, – я пришел по делу.

– Иди домой, – ласково сказала Ирина мама.

– Не-е-ет! – упорствовал Мишка.

Ира подошла близко и уперлась ему рукой в грудь. Он замер от этого прикосновения, не отдавая себе отчета в том, что его выталкивают из квартиры. Он отшатнулся назад и чуть не упал, столько силы было в этой отвергающей его руке.

– Никогда больше не приходи сюда! Я же сказала тебе все!

– Но ты…

– Что я? – закричала она. – Что тебе приснилось, алкашу несчастному?

– Я позвоню его родным, – сказала мама.

Они закрыли дверь.

Дверной глазок как-то нагло отсвечивал. И Мишка ударил по нему кулаком, ударил изо всей силы, так, что задрожала дверь и что-то упало.

Это под ноги Ире упала висевшая на счастье подкова. Она больно ударила Иру по ноге, и Ира наступила на нее со злостью, с остервенением.

– Никогда бы не подумала!– сказала ей мама. – Такой с виду порядочный мальчик.

– А я порядочная? – спросила Ира. – Я порядочная? Что ты вообще в этом понимаешь?

– Ну, кое-что, – миролюбиво сказала мама.

– Да? Да? Вся ваша порядочность – бред собачий!

Ира ушла в комнату и закрыла за собой дверь.

Мама пошла звонить по телефону. Сложным путем она узнала телефон Марины. И, стараясь быть деликатной и не пугать, сказала той, что по городу бродит выпивший Мишка.

20

Саша так и не нашел Шурку. Он до вечера караулил ее возле дома, но она не пришла.

На лавочку, где Саша ее ждал, присел худой человек с большой черной собакой. Собака бегала по своим делам, а человек смотрел на нее и молчал.

– Сколько вам лет? – вдруг спросил он Сашу.

– Семнадцать, – ответил Саша.

– Я так и думал, – сказал человек. – Мучительное время. Верно?

– Верно, – ответил Саша.

– Самое трудное в жизни. Время первых вопросов, на которые нет ответов… Потом их будет больше… И к этому привыкнешь, но в первый раз это мучительно – не получить отгадки. Вы не рассердитесь на жизнь за это?

– Я буду искать отгадку, – сказал Саша.

– Естественно, – сказал человек. – Все ищут… Зачем живешь? Что в конце концов зачтется? То, что делаешь, или то, что нет? Активность или пассивность? Терпение или сопротивление? Награды или порицания?

Саша молчал.

– Мне нравится, что вы молчите. Что не пытаетесь мне доказать, что награды выше, как кричит мой сын… Он ваш ровесник. Это уж совсем глупо! Выше всего все-таки вера в то, что я был на земле не зря, а я вот именно в этом засомневался… Сам засомневался… Потому что оказалось, что нет у меня ничего и никого, кроме моей собаки… Каков итог? Я просто-напросто собачий поводырь… И все!

Странное свойство закрытых помещений: Оксана Михайловна вдруг поняла, что, загнанная в четыре стены, она просто вынуждена избавиться от каких-то тяготивших ее мыслей, иначе ей не хватит воздуху.

Например, от мыслей о замужестве. В конце концов она всегда знала – да так и было на самом деле – не ею пренебрегли, а она трижды отказалась от возможности выйти замуж. Она не захотела! Но в этом запертом кабинете пришла элементарная, как мяуканье кошки, мысль: будь у нее кто-то дома – муж, сын, дочь, – они бы кинулись ее искать. Они бродили бы вокруг школы, они бы звали, кричали. А теперь она могла здесь остаться на сутки, двое, год – никто не спохватится, никто не позвонит в милицию.

Она возмутилась таким своим мыслям. Чепуха! Целая школа у нее на плечах, да случись с ней что-нибудь…