Отчаянное поколение

– Стреляй по смотровым щелям, - быстро произносит унтер-офицер, выдергивая чеку и забрасывая гранату вперед.
– Стреляй, кому говорят!

Отто зажмуривается и открывает огонь. К рокочущему грохоту, который раздается во время обстрела, со временем привыкаешь, и уши перестает закладывать, но взамен появляется головная боль - словно осколок гранаты медленно проникает в твой висок.

– Ложись, - звучит команда.

Следует новый взрыв, шею обдает жаром, в нос попадает пыль, слышится сдавленный хриплый кашель солдата, позабывшего закрыть рот. Последний танк останавливается неподалеку от соседнего окопа, затихает. Они выбираются наверх, движутся по земле. На передовую закидывают два штрафных батальона, но это лишь мера предосторожности, потому что сейчас преимущество на их стороне.

Неожиданно у солдата, который идет рядом с ними, подкашиваются ноги; от удивления он вытаращивает глаза и валится в грязь, захлебываясь слюной и кровью. Ульрих белеет и резко оглядывается по сторонам.

– Где? Где?
– кричит он.

Отто подползает к погибшему, дрожащими руками переворачивает его на спину. На губах солдата лопаются розовые пузыри.

– Уходим, уходим отсюда, живее, - Ульрих хватает его за руку и оттаскивает в сторону.
– Нас должны сменить, уходим.

– Надо... по-человечески...
– голос Отто срывается, потому что он и сам понимает: по человечески - не получится.

*

На передовой становится совсем тихо, исполосованное огнем небо светлеет, выжившие переговариваются, мрачно шутят, разбирают тарелки с кашей и соленой ветчиной. Отто накидывается на еду, заталкивая в рот куски хлеба. Корку - жесткую, чуть сладковатую - он оставляет напоследок.

– Клауса убили, - говорит кто-то сзади.
– Русские артиллеристы, их двое, обоих взяли в плен. Толку с них нет, они новобранцы.

– Шрейер, - голос обер-лейтенанта напоминает ему бульканье кипящего супа. Отто давится коркой, вскакивает на ноги и вытягивается по струнке. Обер-лейтенант бегло осматривает его, щурится, и от этого его маленькие глаза окончательно теряются в складках век.

– Расстреляй пленных, - он сует в руки Отто револьвер.
– Уйди за деревья. Оттащишь трупы в реку.

Кто угодно, но только не он.

Отто подходит к пленным русским. Им по пятнадцать лет, у обоих - темно-русые волосы и голубые глаза. В нем возникает чувство, похожее на то, испытанное в лесу, когда он вместе с другими мальчиками из академии стрелял в беглецов. К горлу липким слизняком подкатывает тошнота, внутренности съеживаются в комок, по спине струится ледяной пот.

Река живым клинком вьется меж пригорков, поросших травой.

Пленные идут впереди, Отто шагает за ними, сжимая револьвер в вытянутой руке.

– Стойте!
– выкрикивает он.

Русские переглядываются между собой, один из них встает на колени, спиной поворачиваясь к Отто, подталкивает второго, и теперь они оба ждут, пока немец всадит им пулю в затылок, встречая свою бесславную участь с каменным спокойствием. Отто старается представить, что перед ним не люди, а два глиняных черепка, по которым нужно пульнуть как следует, раздробить на мелкие кусочки, но сердце бьется в груди, словно несчастная деревенская куропатка, схваченная за хвост и подвешенная над костром, а палец соскальзывает с курка, так и не нажав на него.

По веткам прыгают воробьи, он не знает, сколько прошло времени, две минуты или пятнадцать секунд, и ему мучительно стыдно, хотя в то же время - необычайно легко, потому что теперь он уверен, что в нем осталось что-то от прежнего Отто, которым он раньше был.

Раздается уверенный выстрел, затем второй.

Отто вздрагивает, оборачиваясь. Высокий молодой человек вешает свой револьвер на пояс и поднимает взгляд на ошарашенного солдата.

– Я подумал, что тебе нужна помощь, - говорит он.

Отто молча кивает. Вместе они стаскивают трупы в воду, после чего наблюдают, как тела медленно плывут по течению, скрываясь в тени переплетенных ветвей раскидистого дуба.

*

– Франц Ланге, лейтанант, - представляется человек, протягивая Отто ладонь.
– Можно просто – Франц.

– Отто Шрейер, - Отто легко пожимает чужие пальцы.

Они зашивают потрепанную форму, одинаково неловко справляясь с иглой и ниткой.

– Роту пополнили новыми людьми, меня вызвали из подкрепления, - Франц кладет куртку на колени, разглаживая тканевые бока; он говорит с едва заметным акцентом, чуть мягче, чем сам Отто, растягивая гласные в словах и проглатывая окончания.

– Откуда ты?

– Я родился в Мюнхене, но живу в Берлине, - откликается Франц.
– Ты тоже из Берлина?

– Из Потсдама, - Отто замолкает, но слова, которые уже несколько месяцев вертятся на языке, срываются с губ против воли, и он продолжает по-детски сбивчиво: - Отец отправил меня на фронт за дерзкое поведение.

– И что ты натворил?

– В своем школьном эссе я раскритиковал действия фюрера, - Отто втыкает иголку в отваливающийся карман, крупными стежками пришивая его к мундиру.

Франц хмыкает - то ли одобрительно, то ли укоряюще - и принимается за петлицы. Вихрастая светлая челка постоянно лезет ему в глаза.

– Когда я был в твоем возрасте, "дерзким поведением" считалась кража вишни из соседнего сада. Нынче другие времена.

– Совсем другие, - подтверждает Отто.

*

Ульрих тасует карты. Сегодня они с ефрейтором играют без Клауса - вдвоем. Так будет завтра и послезавтра, а может, кто-то из них умрет раньше, и она останется бесхозной, эта несчастливая колода карт.

– Будешь чай?
– спрашивает унтер-офицер у Отто, молчаливо кутающегося в грязное одеяло. На улице идет мелкий дождь, заливая воронки, в которые они скидывали трупы. С утра будет стоять страшная вонь, исходящая от подгнивающей плоти.

– Там что, ром?
– Отто делает еще один глоток, с интересом вглядываясь в содержимое кружки.

– Да, - Ульрих бросает карту на стол.
– О нас здорово позаботились на родине, сбросили несколько бутылок, одна не разбилась.

*

Бомбардировка начинается около пяти утра.

Ливень хлещет ледяными струями, ураган пригибает тонкие березы, надламывает ветви, сносит пикирующие снаряды в сторону. Подошвы ботинок скользят по темной жиже, камуфляж прилипает к телу, промокая насквозь.