Отчий сад

note 90 закономерное продолжение шага предыдущего, но как нечто абсолютно неожиданное. Большую часть линии бедолаги увидеть не способны.

Сочинитель вскоре уехал, погрузился то ли в столичный, то ли в питерский андеграунд, а вместо повести прислал очень короткий рассказ «Черта»:

«…Сказку кобылью. Уличен в самых честных правилах движения челобитного. Выбиватель колб пустотных. Расстели мне ковер. Вот, ай, что ты, не так сразу. Собака по имени Карта терлась у его ног. Карта, ату. Нет, не турецкий, хотя и ручной работы. Китайский, как видно. Кому? Кинул, гляди-ка, на ее колени. Последняя? Ес. За воротом каркает. Кар. Кар. Какая малышка ты, тю-тю-тю-тю. Это черта. Подковой свернуться или вытянуться надменно, оказывается, камень там каркал, вытянуться, обозначив ничто как нечто между никем и никогда. Ра освещает навес бровей. Смешение наших кровей, о, теплая. Равновесие. Шуршат житницы нашей великой щастливой… шуршат, маршал, салют, Шиллер намедни мне снился. Шушукаемся, сучата. Ой, теплая, прямо стекает, зажми. Откуда? Из колбы. Это дымится роща над твоею горою — с нее стаял снег, посмотри, какой па-рок! Что ты меня надуваешь, сейчас поднимусь над сосной. Лопну на лобном месте. Давно я ужей отстрелял. Уже — раз-уже-два-я — металлический раб. Нет, мягко, что балаболишь? Значит, напрасно я пил укусов Экзистенцию — точно — ползали только ужи. Ну, прислонись, тишина, непонимания вечный простор, счастье частичек, разбросанных в пустоте множества слов, — из ничего прорастает никто — и за нами следит. Патриаршит. Шут. Разоблаченный, он облачился в пижаму. С коленей твоих каплет райская пустота. Мягко внутри нее. А снаружи? Что ты боишься — выверни! Крест. Верхняя часть его тонет в вечных миазмах северного полюса моего пупа. Вилку воткни, он залает, тем отрицая сразу же нереальность черты, — размноженная она прыгает на штанах. Вытянул между нами решетки. Колбы считает, а делает вид, что читает газету. Зева

Note90

94

note 91 ет. О, саблезубой пещеры красный огонь. Вот отчего твои плечи облазят — спадают к ступням — лезут мне в сны — лижу, выдуваю тебя из колбы, чтобы придать завершенность мягкой текучести слов, но разрушить — гав — навесие патриаршье. Весы июля — любо-весие, липа — высие, лютне — вытие — постой, кажется, свитие, светие, соцветие и со-итие — с мира по нитке — вот она вновь — как не сбегай — вытянулась, умноженная зеркалами твоими, цыпочка. Дребезжа, проносится дева-надежда. Гайки, шурупы, винты — о, поцелуй плоскогубой. Дыхание января. Раскатились винты и шурупы. Прорастут. Вишни винты? Сомневаюсь. Позволь мне, оставь мне сомнения нарциссизм, многократно дробимый, достигший наконец омута нуля. Отвертку взять и ввернуть себя в червоточинку, в родинку на губе у туманного альбиноса. Я. Я сам себя вбил в себя — все глубже — свернувшись вселенной лени — вернувшись к тебе, плоскозадая, пугливо рванувшись — выпусти! выпусти!.. Восток, сточные воды твои стыдливо стекают на запад… невидим, неслышим, вошел лязгающие клешни на голой собственной песне. Ужо тебе, мушек морил! Моргает, невинный. Кокетка. Молчалин. Печальный дятел, мечтой о мужеложестве мучим. И в твоей млечной колбе его муха жужжит. Не огорчайся, муха ценнее мужчужины, каждая брюшком своим отражает все триллионы ликующих мушек, не забывая себя. Он, безусловно, богаче всех нищих, как ослепили, то есть, не то, облепили, его, просто женщины сердце жаждет бури. Ушел, гляди-ка. Хро-мает, ага, вот я тебя и застукал… и… что было дальше, застукал и быстро решил — я ее зада коснусь, на белых гусях вознесусь — рта не раскрой, не жди и ра-скроишь или скроешь ра, вот, понял я, понял! Он — тигровый вор ра. На меня наступает клетка, камера, вправа, плиз, тетка плоскогубая, металлоглазая, не дамся! я разрезан, и улитка ласковая голоса твоего вползти теперь может в одну лишь раковину мою. Ужас — в ней тоже он — иероглиф!

Note91

95

………

Бумаги стыдливое отрочество, перечеркнутое поперек и вдоль, как говорится, если в первом акте ружо на сте

note 92 не, в третьем из него вылетит птичка. Я — Иона. В лоно ушел, брожу, ежась, каркает воро-тник, как на падали, ра-роди меня снова на холмах Грузии, здесь такая ночная мгла, из воды хлюпики хлюпают — зачем я в одежде, с вороной на одном оставшемся плече сюда спустился? Радуйся, мне тесно, а что за дыра? Кавалел, кавелел, половик-то плоголел. То-то пахнет дымом дыра. Нет, не роди никуда. Пускай за пределом ее металлической власти — не надо. Железные мухи снуют. Шиш, щиш тебе, радуйся, Шиллер, паскуда! Не пой, кра-кра-кра… P.S.: «Данный текст, в железные тиски коего я попал, явив тем самым свою несовершенную сущность знака, приобретающего то или иное значение лишь в контексте — благодаря или вопреки ему, а без оного способного лишь служить еще одним доказательством вечного отсутствия смысла, копейкой в копилке у ничего, существует как факт реальности, точнее, как факт, опровергающий наличие одной-единственной реальности и утверждающий пульсирующее отсутствие плоскости, лишь благодаря тому, что ты остался з а пределами, в нашем случае — за пределами текста, куда, как ты мог заметить, оставил все свои беспомощные попытки пробраться мой эксцентричный герой. Нижайший поклон очаровательной каннибалочке».

Note92

96

* * *

Как-то, в самом начале их романа, Ритка призналась, что хочет родить ребенка не от мужа. Зря, сказал он, твой Ленька этого не заслужил. Родить от заезжего графа — вечная история. Пока существуют социальные слои, всяческие варианты сюжета: он был титулярный советник, она — генеральская дочь, — просто неизбежны. Так объяснила бы Юлия Николаевна, а Митя не удосужился: нехорошо, вот и все. И вообще — зачем что-то объяснять?

И сейчас Ритка уже переживала, что так неосторожно выдала ему свои планы. Вдруг будет бдителен и не даст ей осуществить свою мечту? У него и так обостренная чувствительность

— трудно с ним оттого. То ли дело Леня. Прост, как валенок, — хочет всегда — отдашься и о'кей!

note 93 Митя встал, зажег настольную лампу, его красивая молодая кожа, длинные ноги, узкие бедра радостным звоном отозвались в ней, и он тут же откликнулся, обхватил ее за талию, поднял. Какая я пушинка, а? Ей хотелось, чтобы это произнес он, и она поторопилась ему подсказать шепотом. В любви она приобретала над ним, высоким, сильным, необыкновенным, могущественную власть, особенно мощную в последние мгновения его страсти, когда он полностью терял контроль, а она обретала трезвость, чтобы, точно крохотный дирижер, управлять огромным оркестром — колыханием музыки, неслышно звучащей дрожью, мажорным полетом — и последним, уже совершенно неземным всплеском и вскриком воспаривших виолончелей и скрипок. Сравнение принадлежало не ей, она почерпнула его из одной книжки, взятой когда-то у Инессы, называвшей, кстати, своих любовников «маэстро», и оно очень понравилось ей. Потом она расслаблялась, ослабевала или полностью отключала трезвый контроль — а оркестр ронял еще несколько тонких звуков, чтобы завершить симфонию утонченно и нежно.

Note93

97

Утром заскрипела калитка. Они прислушались: кто-то шел по ограде. Митя натянул джинсы, она — халат.

Приехала Серафима. На слегка кривоватых, полных ногах шла она по деревянной дорожке к крыльцу, поглядывая по сторонам. Крупный нос ее точно принюхивался. Мысленно она уже соединила в законном браке Наташу и Муру — и дача беспокоила ее почти по-хозяйски: то ли продать за хорошую цену — дома и участки здесь, в престижном месте, очень дорогие — и потом купить гденибудь подальше, может, на том берегу, два домика; то ли развести на участке огородик, баньку отстроить, ох уж Антон — какой лодырь, а лопух!..

Митя следил за ее воинственным продвижением с террасы: пил воду из ковша и не терял философского спокойствия.

note 94

— А ты, значит, бездельничаешь, — с ходу бросилась Серафима в бой. — Сидишь на даче, вместо того чтобы деньги зарабатывать! Митя обладал пропускной способностью: уловив начало ненужного ему текста, он просто переставал его слышать. Выглянула Ритка.

— И не один! — радостно констатировала Серафима. — Развлекаешься. Я всегда говорила, что ты бесполезный член нашего общества, что непонятно еще, почему тебя не позовут куда следует и не разберутся! Сталин таких сразу ссылал подальше — и правильно делал.

Note94

98

Они с Риткой переглянулись, вернулись в комнату, оделись, Ритка подвела глаза, и, оставив огнедышащую Серафиму на даче, они уехали в город.

Ритке опять повезло: только она возвратилась, неожиданно примчался на машине Леня: он ездил куда-то в область, ворочал делишки и почему-то вернулся раньше на два дня. Ритка точно родилась под счастливой звездой!

Пробыв дома трое суток, Леня снова уехал, и она второй и последний раз кувыркалась с Сергеем. Чтобы глупо не рисковать — у него дома.

— Слушай, все-таки как-то не совсем порядочно получается,

— одеваясь, скрипел он, — на Митьку мне, разумеется, плевать. Но тогда завязывай с ним, будешь моей кралькой. Эге?!

— Нет, — она покачала головой, привстав. — Тебя я от него не отделяю. Но если и брошу кого-то, то не его. — Ей нравилось говорить мужчинам неприятные вещи. — А Митьку — ни за что! Его острая тень метнулась.

— Нет так нет! — взвизгнул. Тогда обрезаем мы.

— Ты и любовник в тысячу раз хуже, — сказала она ядовито.

— А ты… — Острая тень прыгнула к ней, но приостановилась.

— Бог с тобой. Ты все равно мне нравишься. Люблю шлюх. note 95

— А ты кобель, — парировала она.

— Так шлюха — это же комплимент.

— И кобель тоже.

— Эге! Через минут пять она поднялась, оделась, вышла к нему в кухню. Он уже налил в рюмки водку и нарезал салат из огурцов.

— Немного. А то мне еще Кристинку из сада забирать.

— Лампопусенька ты моя, — расчувствовался после первой он и дотянулся острыми кривыми пальцами до ее волос, — симпатюлечка, ей-богу. — И, налив, залпом выпил вторую рюмку.

Note95

99

— Ты все равно никогда меня не сможешь разлюбить, — сказала она. Тут он немного удивился: уже о любви? — но вежливо промолчал.

— Кто хоть раз со мной, тот потом ни с кем не может.

— Эге?!

— Да. — Она постаралась придать взгляду магическую силу.

— Я и так уже почти не могу.

— Один парень из-за меня покончил с собой. Сергей глянул тревожно. Признаться, мысли о самоубийстве иногда подкрадывались к нему, как воры, намереваясь украсть его жизнь, но он ловко ловил их и загонял в тюрьму своего сознания.