Отцовский почерк

– Уже и жалобу накатала, – про себя подумала Екатерина, – а казалась такой разумной…»

– Вот, – без предисловия начал Дмитрий Сергеевич, – защитница у вас, Екатерина Августовна, нашлась.

Женщина попыталась улыбнуться ей сквозь слезы.

– Анна Родионовна говорит, что это, – и он показал пальцем на листок бумаги, – продиктовал ей отец перед операцией. Женщина молча протянула Кате листок, та взяла письмо и стала глазами пробегать строчки:

«Я, Родион Николаевич Карелин, 72 лет от роду, находясь в полной памяти и рассудке, в присутствии моей дочери и соседей по палате, прошу в случае моей смерти во время операции не наказывать моего лечащего врача Екатерину Августовну Андрееву. Низкий Вам поклон, Катенька, Вы сделали все, что могли, и руки у Вас, как у отца вашего, золотые…»

Она споткнулась о последнюю строчку и еще раз пробежала ее глазами: «…руки у Вас, как у отца вашего, золотые»…

– Он тут, – медленно, еле двигая губами, произнесла Катя, – какого отца имеет в виду?

– Вашего, Екатерина Августовна, – подтвердила Анна. – Папа вначале сомневался, говорил, что может просто совпадение такое. – И оглянулась на заведующего, как будто опасаясь чего-то…

– Ну-с, – воодушевился Дмитрий Сергеевич, – раз претензий у родственников не имеется, я вам, Екатерина Августовна, только выговор по отделению объявляю, так сказать, без занесения.

Он привстал над столом, опираясь большими пальцами на столешницу, давая понять, что аудиенция закончена, а его время – дорого.

– Как выговор?! – набрала воздух в легкие Анна… Но Катя, схватив ее сильной рукой, потащила за собой в коридор, на ходу кивая начальству:

– Да, Дмитрий Сергеевич, спасибо, я поняла… без занесения…

– Должен же я как-то отреагировать, – успел ответить шеф прежде, чем обе женщины вышли из его кабинета в больничный коридор.

Катя все еще держала Аню за руку. Та, подняв на нее опухшие от слез глаза, предложила:

– Может, мы куда-нибудь пойдем? Из слов отца я поняла, что разговор с вами не подлежит огласке.

– Да, согласилась Катя, – здесь недалеко есть забегаловка – для местных алкашей. Народу немного, а готовят, как ни странно, вкусно.

– Что же, алкаши не люди, что ли? – Аня была еще способна философствовать.

– Когда трезвеют, – парировала Катя, – и могут отличить качественные сосиски от дерьма. И потом, когда они трезвеют, у них просыпается обостренное чувство достоинства, – говоря это, она на ходу сняла халат и повесила его на ближайшую в коридоре стойку для одежды медперсонала. Халат был именной – с надписью на нагрудном кармашке: «Андреева Е.А., хирургическое отделение № 1».

Они спустились по центральной лестнице главного корпуса клиники в вестибюль первого этажа. Взяли пальто из гардероба. У одной оно было короткое бежевое, – чтобы удобно было носить с брюками. У другой – тёмно-синее макси, позволявшее комбинировать его, когда нужно, и с платьями, и с юбками.

Женщины вышли из здания клиники. Катя повела свою защитницу «черным» ходом, там, где предпочитала прокладывать маршрут сама. Они пересекли больничный двор для служебных машин и «Скорой помощи», липовую аллею, пролезли через дыру в бетонном ограждении, перебежали улицу и вошли в дверь, над которой было написано «Сосисочная».

Судя по тому, как автоматически Катя брала поднос, вилки-ножи, заказывала блюда у раздаточного окна, Аня поняла, что доктор здесь бывает часто. Та, ставя тарелки на выбранный у окна столик, словно прочитав ее мысли, посмотрела Анне в глаза, сказала:

– Из наших сюда никто не ходит – брезгуют. А мне нравится: чисто, вкусно без затей, все заняты собой и разговаривают об уважении. А я еду простую люблю: капусту тушеную, гречневую кашу, – и она, щедро положив горчицу на кусок сосиски, отправила ее в рот. – А гречка, вообще, и диетический, и диабетический, и антионкологический … пр…, – тут она поперхнулась:

– Извините. Это у меня от профессии…

Несколько минут они молча жевали…

Вокруг шли беседы о вчерашнем матче по хоккею, о взаимопонимании и уважении. Кухонный кот бродил между ног говоривших, в надежде что-нибудь выпросить. «Зачем ему? – подумала Катя, наблюдая за передвижениями животного. – Его же на кухне кормят». Тот, видимо, тоже так решил и отправился на подоконник – умываться.

– Катя, – мягко произнесла ее имя дочь умершего Карелина, – мне отец дал четкие инструкции на тот случай, если его не станет. Так бы он сам вам все рассказал, что знал…

– Аня, не томите! – не выдержала Катя, и ее собеседница продолжала:

– Вы же знаете, мой отец – цирковой акробат… бывший. Когда не смог выступать, остался в цирке сначала тренером, потом администратором… Он очень много гастролировал. И вот однажды, это было в Нижнем Тагиле, в Свердловской области, один из гимнастов во время трюка, работая без лонжи, упал на арену. У него был перелом шейки бедра. Его привезли по «Скорой» к вашему отцу – он тогда дежурил. Август Артурович его прооперировал и два месяца выхаживал, упражнения всякие придумывал… А мой отец считал себя виновным в этой трагедии. Якобы, не продумал до конца страховку, разрешил без лонжи работать. Дня не проходило, чтобы он не навещал гимнаста и много наблюдал за тем, как ваш отец выхаживал больных. Он ведь у него даже и ночевать частенько оставался – прямо в больнице. Видел, как тот на руках после перевязки переносил пациента с ожогами в палату. Ему говорили:

– Зачем, каталка есть.

А он отвечает:

– Нельзя, будет больно очень.

– Даром что немец… – с той же монотонной интонацией заключила дочка старого акробата. Увидев, как от последней фразы, словно от удара, вздрогнула Катя, Анна спохватилась:

– Ой, извините…

Снова повисло молчание. Обе делали вид, что поглощены размешиванием сахара в стаканах с чаем.

Взглянув на помрачневшую Катю, Аня закончила:

– В этом- то все и дело. Отец говорил: «Немец и фашист – не одно и то же. Только как в нашей стране это людям понять, если в каждой семье есть либо погибшие на войне, либо умершие в лагерях, либо угнанные в Германию, либо пропавшие без вести»…

– Родион Николаевич поэтому со мной не хотел говорить? – подняла, наконец, глаза от стакана Катерина.

– Да, и поэтому тоже. Ведь ваша фамилия Андреева, а у Августа Артуровича – Лихт. Папа узнавал, вы – не замужем.

«Вот почему старик все спрашивал, почему кольца обручального нет», – вспомнила Катя…

Аня вдруг с некоторым осуждением констатировала:

– Значит, фамилию матери взяли, постеснялись отца…

Катя обиделась:

– А спросить сам не захотел?

– Да он не знал, как вы прореагируете, – словно извиняясь за только что высказанное осуждение и за отца, – уточнила Аня и продолжала:

– Захотите ли, вообще, говорить. Ведь ваша мать не захотела с ним жить.

– Не захотела жить!? – вскинулась Катя, – так ведь он…

Многолетняя привычка хирурга сдерживать эмоции заставила Катерину замолчать. Она смотрела мимо своей собеседницы, на входную дверь забегаловки, пытаясь вернуть себе самообладание. Про себя подумала: «Какой странный день сегодня! На смену неудачам приходит неизвестность…»

…Катя вспомнила, как 20 лет назад они встречали в новой московской квартире задержавшийся в дороге из Подмосковья контейнер с мебелью. Они тогда с сестренкой Танькой радовались, что наконец-то приехали их игрушки, кровати, стол. Бегали с улицы на второй этаж трехэтажного дома, где им дали квартиру, перетаскивали посильные им по весу вещи. Мать, как всегда, руководила: на этот раз грузчиками и дочерьми.