Отцовский почерк

Теперь, после разговора с дочерью старого акробата, Катерине стало понятно, почему так рано у матери начались изменения в психике. Похоронить живого мужа, а дочерей лишить отцовской любви и защиты, боясь при этом проговориться и молча нести тяготы собственной лжи – это ноша слишком тяжелая…. А то, что Елена Георгиевна «заговаривается» именно на почве документов, лишь подтверждает, что какие-то ниточки в прошлое родителей можно найти.

Катю давно смущало и отношение к ней самой матери. Она знала, что существует неприязнь родителей к собственным детям. Иногда она наблюдала это у своих пациентов. Они неодинаково относились к своим разновозрастным и разнополым детям. Приходит с визитом к матери старший сын, и она, только что буквально «рассыпавшаяся» от болезни в присутствии младшей дочери и терроризировавшая ее своими желаниями: «повыше, нет, пониже подушку, хочу пить, подай судно, нет, хочу есть, какая ты безрукая», вдруг встряхивалась, словно полковая лошадь при звуке походной трубы, прихорашивалась, садилась на кровати и даже пыталась встать (если, действительно, была на это способна), и тембр ее голоса становился мягче, а интонации – ласковыми:

– Сыночек, ты, наверное, устал после работы. Уж мог бы сегодня и не заходить… Может быть, тебе чайку согреть? У меня вот еще булочка осталась…

Наблюдая такие сцены в больничных палатах, Катерина, в общем-то, научилась философски относиться и к тому эмоциональному «водоразделу», который всю жизнь ощущала между собой и матерью. Правда, надо отдать должное отцу – он никогда не выделял ни одну из дочерей, ни старшую, ни младшую.

На Катерину снова «наплыла» сцена из прошлого, когда вся семья была еще «в сборе».

Двенадцатилетняя Катька крутится в большой комнате перед зеркалом, примеряя платье, которое сшила себе, «под водительством» бабушки Амалии. Отец с удовольствием за ней наблюдает:

– Ты у нас, Катерина, красавица. И внешность у тебя такая, что наряды тебе такие нужны, как красивой картине – рама. Чтоб без вычурности. Вот только думаю, на кого ты больше похожа, на меня или на маму, – он явно сегодня настроен «игриво», у него хорошее настроение, и ему хочется сделать приятное жене. Она не откликается на его «призыв», комплимента не принимает и категоричным тоном заявляет:

– К сожалению, ни на меня, ни на тебя, а на бабку Амалию… те же глаза, вот только волосы темные. Ну, да когда поседеет, будет копия моей свекрови…

Отец не сдается:

– Ленок, а разве плохо? Каштановые волосы, карие миндалевидные глаза – это ж порода, красиво! – Он явно еще надеется на мирный исход разговора.

– То-то вы со своей породой в Сибири оказались… – парирует мать, сидя в кресле за журнальным столиком. Она вычитывает текст, который ей завтра утром нужно сдать в редакцию газеты. Два дня назад Елена Георгиевна вернулась из очередной командировки «по городам и весям»…

Лицо отца мрачнеет, и он уходит на кухню. Затем они слышат, как в коридоре он тихонько одевается, а потом так же тихо прикрывает за собой уличную дверь.

Катя давно заметила, что отец, когда не хочет ругаться с матерью, просто тихонечко уходит – из дома. Последнее время это происходит все чаще…

– Небось, к Амалии пошел… пироги есть, – рассерженно шепчет Елена Георгиевна, неестественно близко поднося к глазам свою рукопись.

Танька, с присущей ей наивностью и прямодушием советует матери:

– Мам, так и ты пирожков с плюшками напеки…

– Мучное вредно, – мама сегодня явно не в духе. – Вон Катька на бабкиных пирожках раздобрела так, что школьная форма на ней по швам трещит…

Катина радость от того, что сама (!) сшила обновку, что платье хорошо «село», как говорит бабушка Амалия, и ей идет, что цвет подчеркивает ее карие глаза и оттеняет слегка вьющиеся, как у отца и бабушки Амалии волосы, улетучивается. Снова накрывает волна недовольства собой и неуверенности. Девочка уходит в детскую комнату учить уроки, и уже из-за двери слышит, как ласково журчит мамин голос в разговоре с Танечкой…

Катя отбросила – как нерабочую – мысль о разговоре с матерью, опасаясь обострения психоза. Она решила саму себя «подвергнуть» воспоминаниям.

Под усиленным натиском Катиной воли фрагментами, обрывками, всплывали картинки жизни на Урале, когда семья была в полном составе.

Однажды на уроке истории, когда говорили про блокаду Ленинграда, кто-то из ребят, спросил: «Почему они, немцы, такие жестокие?»

– А ты у Николаевой спроси, – не нашел ничего лучше ответить преподаватель истории, – и весь класс повернулся в сторону Катерины…

Она вернулась из школы со слезами. Вечером того же дня отец с матерью ругались.

– Пойди и поставь его на место, – требовала мать.

– Не могу я, – виновато отвечал отец.

– Почему?

– Я ударить могу…

– Очень удобная позиция, – сказала мать и на следующий день отправилась в школу сама. После посещения матери учитель истории разговаривал с Катькой, чуть не приседая, а ей стало противно.

Как-то мать вылила целый ушат грязи на отца в присутствии Кати. Потрясенная, девочка пришла к бабушке Ольге, гостившей у них летом, ища объяснений, а та сказала:

– Ленка, хоть и дочь мне, но скажу, что с жиру бесится. Август ей предан так, как мало кто из мужчин любить способен. А то, что бабы на него вешаются – не его вина. Он талантлив, хорош собой – женщины таких любят. Прости меня, Господи, что с малолеткой об этом говорю. Я немцев не люблю, но отец твой – исключение.

«Если бы бабушка Ольга была сейчас жива, она бы помогла, – размышляла Катя». Но обе бабушки: и Ольга, и Амалия, давно уже покоились на кладбищах: одна – в Москве, а другая – в Нижнем Тагиле. «А ведь отец еще может быть жив, – соображала Катя. – Сколько ему сейчас – семьдесят два? Жив или нет, но я должна узнать, где он и что с ним, и как он жил, когда мать нас разлучила…»

Она понимала, что искать надо там, на Урале. Мучили сомнения: а если он, как и мать, впал в маразм? а если уже умер?

– Катька, – сказала она себе, – ведь ты не про операцию думаешь, резать – не резать. Ты свою жизнь определяешь. Если отец жив, значит, он ждет! Старика обреченного стала оперировать, а почему же себе и отцу не хочешь дать шанс?

Она чувствовала, что не сможет нормально жить и работать, пока не найдет человека, которого так любила в детстве, и обожала, и боготворила. Ведь и хирургом она стала потому, что хотела во всем ему подражать. Вот только отец был хирургом от Бога, а она?

Нужно было дождаться возвращения сестры в Москву, взять двухнедельный отпуск и ехать на Урал.