Отдать якорь. Рассказы и мифы

По-видимому, наш сенегалец понял, что он не получит и этих ста франков, хотя я отдавал их бескорыстно.

– О’key! – вдруг согласился он, – only for you. [13]

Он быстро забрал у меня деньги и вручил мне массивный перстень, на котором была вытиснена не то муха, не то оса, обнимающая своими крыльями нижний обруч изделия. Этого я не ожидал и хотел, было, вернуть перстень, но сенегалец вдруг заговорил на непонятном мне наречии и стал отмахиваться руками, мол: всё-всё – сделка состоялась.

13

Хорошо! Только для Вас.

В каюте я застал Николая Ивановича. Он готовился к вечерней вахте и переодевался в робу.

– Ну, что, Николай Иванович? Не зря ты, видимо, ходил в увольнение и тратил большие деньги на выпивку. Зряшных трат не бывает. Считай, что вернулись к тебе твои денежки…

– Никак Вася объявился?!

Я протянул моему соседу под самый нос перстень с мухой:

– Твой! Носи на здоровье. Это тебе компенсация за увольнение.

– Не может быть! – воскликнул Николай Иванович. – Тот перстень?

– Он! За две с половиной тысячи. Устраивает?

Николай Иванович надел на безымянный палец перстень, повертел им в воздухе и спросил:

– А что это за басурманская муха тут выдавлена? Может быть, для русского человека знак нехороший?

– Не хочешь, не носи.

– Ладно, доедем до Ленинграда, отдам его на проверку. Ежели золотом окажется, переплавлю его себе на зубы.

– Золото-то вряд ли за такую цену. Он мне за сотню его отдал, хотя я и не просил. Так уж получилось.

В Ленинграде, куда мы пришли после четырёхмесячного плавания по экваториальным водам Атлантики в рамках международной программы АТЭП-74, Николай Иванович пошёл в ювелирную лавку, и там ему сказали, что его сенегальский сувенир весит 34 грамма и сделан из золота 585-ой пробы.

В следующем рейсе Николай Иванович красовался новыми вставными зубами. Они блестели не хуже того перстня, который всучили нам в Сенегале.

Я смотрю на давнюю фотографию: между мною и Николаем Ивановичем стоит улыбающийся негр. Он по-дружески обхватил нас за плечи и честными глазами уставился в объектив моего старенького «ФЭДа». Когда меня спрашивают, что это за симпатяга, похожий на американского актёра Эдди Мэрфи, я всегда отвечаю, что это наш «земляк» – Вася из Сенегала, окончивший институт имени Лесгафта, прекрасной души человек и свой в доску. Можно сказать, что благодаря этому Васе, человек, стоящий рядом с ним, осенью 1974 года вставил себе золотые зубы.

Боб & Кэтти

В начале семидесятых частенько заходили мы в Абердин – шотландский порт на берегу Северного моря. После месяца шатаний по зыбучим водам Атлантики город этот давал нам недолгий приют, где можно было посидеть в припортовом пабе с большой тиснёной кружкой «Гиннеса», эля или тёмного пива «Спешл». А потом походить по магазинам, отоварить свои небольшие деньги, купив себе или своим близким какую-нибудь заграничную вещицу.

Эта, на первый взгляд, незначительная история в упомянутом мной городе, которую я хочу здесь поведать, вряд ли произошла бы, окажись в нашем экипаже первый помощник капитана, он же – помполит. Должность помполита входила в штатные расписания всех советских судов с визированными командами численностью двадцать и более человек. Наш небольшой научный пароход, бывший рыболовный траулер водоизмещением всего-то 450 тонн, слава Богу, не входил в эту категорию, и мы были избавлены от докучливой политической опёки, из-за которой каждый твой шаг оценивался с точки зрения морального кодекса строителя коммунизма. Обязанности помполита нёс парторг нашего судна – старший гидролог Никанорыч, но он слыл своим человеком – сора из избы не выносил.

Боб, зачисленный в штат нашего судна вторым коком, совершал свой первый в жизни рейс. Ещё до захода в Абердин он показал себя с лучшей стороны – быстро привык к качке, готовил при любом крене, причём, готовил добротно и вкусно, всегда вовремя подавал на столы и даже в штормовую погоду умудрялся варить первые блюда. А это не всегда под силу и опытным поварам. Для этого нужно отмерить строго определённое количество воды, зафиксировать кастрюлю на плите специальными бортиками и вовремя прижимать крышку, когда судно резко подкидывало на волне. Иначе супец в один момент может выплеснуться на палубу или, того хуже, ошпарить стряпающего.

Боб оказался самым молодым членом экипажа. Перед рейсом он получил повестку в военкомат, но неожиданный выход в море временно спас его от неминуемой службы. Его предстоящий рейс был всего-навсего трёхмесячной отсрочкой. Он прекрасно понимал, что отсрочка эта – подарок судьбы, возможность посмотреть мир. А мир, как говаривал наш парторг Никанорыч, – это открытая книга, пролистать которую дано не каждому. И Боб переворачивал только первую её страницу.

Все отметили в нём человека лёгкого, я бы даже сказал, весёлого нрава. В руках у нашего нового кока всё спорилось. Камбуз освоил быстро. Уголь для топки плиты с картошкой не путал. Технологию приготовления блюд знал назубок. Не зря с отличием закончил поварское отделение ШМО [14] . Был он худощав, но скроен ладно. Рост имел средний. Голова ровная, коротко подстриженная, глаза несколько округлой формы и в то же время ироничные, нос прямой, не выделяющийся, губы пухлые и над ними – чёрные, редкие кадетские усики.

14

Школа морского обучения

В экипаже его приняли, а старпом по-отечески благоволил к нему: часто хвалил за вкусную еду, подбадривал в трудных ситуациях, любил поговорить с ним «за жизнь». Старпом был уже в годах. По отношению к молодым членам экипажа нередко обращался «сынок», а к Бобу так и подавно.

– Сынок, – говаривал он, придя на обед, – чего ты нам сварганил сегодня?

– Суп «рататуй» и макароны по-скотски, – отвечал Боб гормональным баритоном, – а на третье, как всегда, компот из сухофруктов с бромом.

Боб быстро перенял морские фразеологизмы и к месту ими пользовался.

– Палец в рот ему не клади, – радовался старпом, – первый раз в море, а будто сто лет уже «мариманит». Молодец!

Боб жил в самой привилегированной каюте рядового состава – каюте мотористов. Она располагалась в кормовой части под главной надстройкой, где меньше всего качало, – своего рода эпицентр относительной стабильности, вокруг которого происходили мотания в пространстве всех других частей нашего валкого судна. Эта четырёхместная каюта в условиях очень ограниченного судового пространства считалась роскошью, поскольку даже некоторые представители из научного отряда жили в носовом шестиместном кубрике. Роскошь состояла ещё и в том, что до места работы – рукой подать. С горшка на работу, как любил говаривать наш «дед».

Единственным недостатком являлась повышенная шумность. Шумность исходила от машинного отделения, находящегося сразу за железной переборкой, где постоянно крутились на полных оборотах два дизеля: главный, приводящий в движение гребной винт, и вспомогательный – для динамо. Один из двухъярусных коечных блоков мотористов как раз прилегал к машинному отделению. А тонкая металлическая перегородка, разделявшая эти смежные помещения, представляла своего рода мембрану, усиливающую грохот дизелей. Спать рядом с этой перегородкой равносильно тому, как если бы по ней, как по наковальне, постоянно и одновременно стучали кувалдой и молотком. Кувалда – это главный двигатель, молоток – вспомогательный. Мне и Бобу (ему уступили место, считавшееся «привилегией» первого рейса) как раз и довелось коротать часы ночного отдыха рядом с этой наковальней. Времена относительного спокойствия наступали лишь в периоды заходов в порты. Тогда отключалась кувалда, и оставался только молоток.

Со временем мы, конечно, привыкли к этой стукотне. А лично я привык настолько, что первые дни на берегу в тишине просто не мог заснуть, и непродолжительный сон накатывал только тогда, когда под окнами проходил тяжёлый МАЗ [15] .

В столицу графства Эбердин мы вошли на полной воде. По-другому в порт войти невозможно, поскольку приливно-отливная зона в тех местах достигает нескольких метров. В дельте реки Ди были устроены специальные доки, отделённые от Северного моря шлюзами, по верхней кромке которых проходили арочные переходные мосты. Наш пароход встал в большом закрытом доке, отделанном по краям серо-синим гранитом.

15

МАЗ – тяжёлый пятитонный грузовик Московского Автомобильного завода с очень шумным выхлопом.