Отдельный 31-й пехотный

— Это потому, что они в бой идут первые! — не сдается Роман: — и гибнут, потому что вступают в бой с такими же как они. Времена рыцарства не прошли! Пехота остается просто пушечным мясом, безмозглым ополчением с палками в руках, поле боя принадлежит магам! Маг может противостоять технологиям, какими бы они ни были! Хотите пари? Выйдем на улицу и проверим, мой Родовой Дар — не защита, но я в состоянии отразить выстрел.

— Как? — вздыхает его оппонент: — как? Вы, господин фон Унгерн-Штернберг, владеете кинетическим усилением разреза, у вас атакующая магия. Если вы атаковать не будете, то пуля вас просто пробьет насквозь. А мне потом перед хозяйкой приема извиняться за испорченный вечер.

— Уж не извольте беспокоится, это мое дело, — бледнеет и вздергивает голову кадет: — а ежели меня убьет, так вам какая печаль? Забьемся на сто рублей, вот и печали не будет.

— Роман Теодорович, ну что вы, право, какое пари? Это же безрассудство… — пытается увещевать его Игорь, но тот только стряхивает его руку и выпрямляется, глядя сопернику прямо в глаза.

— Так что? Изволите труса праздновать, Андрей Викторович? — произносит он, раздувая ноздри.

— Вот так, значит? Что же, извольте! Завтра в полдень на полигоне Академии за городом. Ставлю двести рублей на то, что прострелю вам плечо! От вас же принимаю только извинения!

— Извольте! Господа, будьте свидетелями нашего спора! — оглядывает нас всех Роман: — завтра в полдень на полигоне Академии. Прошу всех присутствующих быть.

— К сожалению не смогу присутствовать, у меня завтра проверка на ранг Имперской комиссией — сообщаю я. Роман смотрит на меня.

— Завтра? Вам повезло, — говорит он: — завтра проверку проходит некий Уваров, герой Восточного Фронтира, человек, который в одиночку отразил нападение чжуров, оторвал голову Свежевателю и захватил десять наложниц из гарема принца Восточной Ся! Вот бы глянуть на него!

— Вот видите, Роман, как вредно витать в облаках и не обращать внимания на окружающих. — вставляет Игорь: — вы мой друг все пропустили!

— Ничего я не пропустил. Такой человек как он — достоин быть моим кумиром! Говорят от него отлетают снаряды из пушек!

— Ну да, а Танечка сказала, что он архидемона изнасиловал, — скептически замечает Борис, складывая руки на груди: — дважды.

— Какие интересные истории — говорю я: — а что еще говорят?

Глава 22

— Боже мой, до чего это все утомительно… — говорит Ай Гуль, сладко потягиваясь и зевая. Зевнув, она даже рта не прикрыла, а все потому, что мы — уже дома. В гостиной у моей кузины, если точнее. Она переоделась в шелковый халатик, на халате нежного, персикового цвета — алые цветы и зелено-синие стебли с листьями, в нем она выглядит на удивление по-домашнему. Она сидит на небольшой софе, положив на небольшую оттоманку свои босые ножки и с удовольствием шевеля пальчиками — утомились в бальных туфлях, не иначе.

Я тоже утомился, вместе с пальчиками своей кузины, мы писали, мы писали, наши пальчики устали. Правда мы не писали, но мы говорили, мы улыбались, даже немного танцевали (как и ожидалось, гвардии лейтенант танцевал с грацией, достойной хромого медведя), мы знакомились, здоровались, желали приятного вечера, выражали восхищение, уверяли что всех помним и обязательно заедем в гости и будем присутствовать, говорили комплименты и целовали ручки. Скользили, так сказать, по поверхности светской жизни большого города.

И сейчас я сижу в гостиной своей кузины и отчаянно борюсь со стремлением зевнуть вслед за ней.

— Ты бы переоделся тоже — замечает она: — у меня халат есть парный. Хочешь, скажу, чтобы принесли?

— Да нет, пожалуй. А то я совсем расслаблюсь и усну прямо тут. Достаточно того, что я в тапочках и в рубашке. Да и пуговицы сверху я расстегнул. — отвечаю я. На самом деле шелковый халат вместо штанов и рубашки сейчас бы мне пригодился, но… уж слишком домашняя обстановка будет, и так Ай Гуль мне тут демонстрирует гораздо больше, чем положено, потому, что она меня за мужчину не считает, я ей родной человек, она ко мне всегда так относилась. Да вот только это с ее стороны так, а с моей… я ее вижу в первый раз в жизни, детские годы вместе не помню, для меня она — молодая, красивая и невероятно соблазнительная девушка, которая прямо сейчас облачена только в легкий шелковый халатик. А ханьский шелк ни черта не скрывает все ее изгибы и выпуклости, ханьский шелк ясно дает понять, что под халатиком нет ничего, кроме тела Ледяной Княжны. Нельзя на нее так пялится, а то поймет в чем дело. А уж если я халат надену, то реакцию тела и вовсе не скрыть. Черт.

— А и заснешь — ничего страшного, — кивает она головой, сдерживая зевоту: — тебя пледом накроют. Ты же у меня дома. Значит — у себя дома. Все, что тут есть — твое… — она поводит плечом и халат спадает с него, открывая упругости и изгибы молодого тела. Я сглатываю. Срочно подумать о чем-то другом! Или о ком-то, я в конце концов женатый человек!

— Не знаешь, куда Мария Сергеевна с сестрой запропастились? — спрашиваю я у нее: — в комнатах их нет.

— Мария Сергеевна вместе с Валей в монастырь поехали, маменьку свою проведать. — отвечает Ай Гуль и трет рукой покрасневшие глаза: — она велела передать что ей очень жаль, что вынуждена отлучится, но уверена, что ты ее поймешь. А твои плоскодонки на месте, говорят тренировались целый день во дворе. Мелочь весь день в библиотеке провела, она у тебя ученая, а по виду и не скажешь… скажи, а сегодня ночью снова она к тебе придет? Или у вас там очередь установлена?

— Нет никакой очереди, какая тут очередь может быть. Хм, я не ханжа, но… а ты как к такому относишься? В смысле, ты у нас приличная молодая девушка, а я тут…

— Что?! — Ай Гуль распахивает глаза и кажется — окончательно просыпается, откидывает голову назад и звонко хохочет: — Ахаха! Fabuleux! Нет, правда, просто прекрасно!

— Гуля?

— Ты меня рассмешил, Володя, — она утирает слезы, выступившие из уголков глаз: — я и приличная молодая девушка? Ты, видимо, газет утренних не читаешь! Маменька меня поедом ест, чтобы я повода газетчикам не давала. Вот завтра с утра принесут газеты, ты почитай. Там у них и рублика есть специальная, «что начудила эта Ледяная Стерва».

— Серьезно?

— Не совсем так, но содержание обычно такое. Это если в «Столичном Вестнике», у них в редакции сплошь народники и карбонарии собрались. В «Новостях» — там полегче, они в основном про политику. А вот «Светская Жизнь» наполовину из сплетен состоит и там завтра такое понапишут! — она аж зажмуривается от удовольствия: — я тебе говорю, маменька мне голову оторвет! Придется на пару деньков из столицы уехать, слава богу что меня в губернию вызывают, говорят Прорыв у села какого-то… а пока я там буду — маменька, глядишь и остынет. А мы потом твою Мещерскую возьмем и в гости к ним поедем, там уж она переключиться на твои difficultes de la vie… ой, все, я устала, с ног долой. Пойду-ка я баиньки… — она встает с софы и сладко потягивается, халат при этом движении опасно натягивается везде, где можно натянуться и распахивается везде, где можно распахнуться. Я отвожу взгляд в сторону и чувствую, что краснею. Вот серьезно? Я — и краснею? Гвардии лейтенант Уваров, чье имя вообще синоним слова «этот бесстыжий» — и краснеет? А с другой стороны — она же моя сестра! Пусть двоюродная, но все же! И испытывать такие чувства к ней — неправильно. Совершенно неправильно.

— Ничего не вспомнил? — участливый голос Ай Гуль совсем рядом. Она подошла ближе.

— Увы. — качаю головой я: — пока ничего. Но я рад, что свое детство провел с тобой. Что мы вместе играли и бегали по курятникам и сеновалам и играли с крестьянскими детьми.

— Что же… не торопись. Нужно больше времени. Ты обязательно вспомнишь. — она наклоняется и меня обдает цветочным ароматом, сладковатым запахом, в котором охота утонуть и не возвращаться. Что-то мягкое и влажное касается моего лба. Поцелуй. Тот самый целомудренный поцелуй в лоб от родственницы. Мамы, тети, сестры.