Отделы
Шрифт:
– К сожалению, друг мой, я серьёзен как никогда, – заверил его Донахью. – Я не аналитик, я всего лишь скромный полевой агент и о многих вещах не умею говорить складно. Такие как я нередко испытывают определённые трудности, пытаясь донести до новичков наши взгляды на сущность имаго. Думаешь, всё так просто и легко?
Я полагаю вполне очевидным, что разумные гусеницы не смогли бы уразуметь сущность бабочек. Так же и человек не в состоянии в полной мере уразуметь свою смену стадий. Ты должен согласиться, что если некое существо чего-то не воспринимает, это ещё не значит, будто этого «чего-то» не существует. Глухие не слышат звуков, а слепые не видят
Бретт в сомнении покачал головой. Услышанное звучало слишком невероятно – даже с учётом того, что тема имаго была невероятна сама по себе.
– Нет, не верю. Откуда аналитики всё это взяли, если мы, «личинки», такие невосприимчивые?
Он начал понимать, почему напарнику всегда была неприятна тема разумности имаго. Тот ведь не мог открыть стажёру всей правды или того, что считал правдой. Бретт видел, что Руфус Донахью в свои теории верит, но сам в них поверить не мог. Одно дело представлять ночных монстров далёкими и непостижимо чуждыми существами, которые невесть откуда свалились нам на голову, и совсем другое принять их неразрывную потомственную связь с нами, знать, что они – это мы, только во «взрослой» стадии.
– Не забывай, рассуждая о гусеницах и бабочках, я для пущей наглядности нарочно утрировал, – напомнил Донахью. – Разумеется, доказательствами отдел располагает. Я стал бы пудрить тебе мозги. Мы и впрямь не гусеницы, у нас есть надёжный способ видеть имаго. Хотя бы частично. Но прежде я бы хотел закончить сравнение с бабочками и гусеницами и поставить окончательную точку в этом непростом и нелёгком разговоре.
Допустим, гусеница сидит на земле и жуёт травинку. Ей невдомёк, что где-то высоко порхает и опыляет цветы бабочка – её взрослая форма, которой доступна параллельная воздушная вселенная. Так и людям невдомёк, что где-то в недоступном для нас четвёртом измерении обитают имаго и что-то там делают.
– Они делают не «что-то», – хмыкнул Бретт. – Они людей жрут.
– До этого мы ещё дойдём, друг мой, не волнуйся. Прежде я хочу заметить, что в ряде исключительных случаев гусеница всё-таки может случайно соприкоснуться с недоступным для неё миром по прихоти независящих от неё обстоятельств. Допустим, она повисает на шёлковой нити, чтобы окуклиться и «умереть», но вместо «смерти» её подхватывает сильный порыв ветра и несёт по параллельной воздушной вселенной, где она и не мечтала побывать.
Для нас аналогичным обстоятельством, независящим от нашей воли, является характерное повреждение затылочных долей, «травма прозрения». Мы обретаем способность видеть имаго, когда те заявляются потрапезничать.
Даже если перед самым носом у гусеницы бабочка сядет на цветок и примется пить нектар, низшее создание скорее всего не поймёт сути явления. Сама гусеница нектара не пьёт и хоботка у неё нет. Мы – не гусеницы и у нас действительно имеется разум; хоть сами мы и не пожираем людей, тем не менее мы способны понять суть имаго.
Гусеница, как я уже говорил, является вредным и примитивным существом, а бабочка – наоборот. С нами и имаго не так. Пока что у нас есть все основания считать прекрасными существами себя, невзирая на все наши войны, криминальные разборки, коррупцию, убогие теле-шоу, религиозный фанатизм и прочую дрянь. Всё-таки помимо этого мы создали множество прекрасных и полезных вещей, мы обладаем искусством
и культурой, мы ежегодно обогащаем цивилизацию тысячами новых изобретений. Мы пишем умные книги, снимаем интересные фильмы, сочиняем красивую музыку, летаем в космос, совершенствуем медицину… А имаго, как ты правильно заметил, просто жрут людей.Может быть – может быть! – в своём четвёртом измерении они тоже создают что-то величественное и прекрасное. Может быть – может быть! – у них друг с другом прекрасные взаимоотношения и им тоже известны дружба, любовь и преданность. Но! Всего этого мы не видим. А что мы видим?
– Только что они жрут людей, – ответил Бретт.
– Верно, друг мой. То есть получается, что мы – это насекомые наоборот. У нас личиночная форма лучше, красивее, полезнее и достойнее взрослой. Поэтому я и говорил, что качественную оценку в отношении нас с имаго следует поменять на обратную.
Насекомым ещё повезло в том смысле, что взрослые особи не питаются собственными же личинками. Они могут есть личинок, но только какого-нибудь другого вида насекомых. На гусениц бабочки с удовольствием охотится оса-наездник. На чужих личинок, не на своих!
Старший агент с мученическим видом доедал кашу. Бретту не хотелось верить в чушь про взрослые и личиночные стадии, но он понимал, что напарник скорее всего и впрямь не стал бы пудрить ему мозги – разве что не нарочно. Не удивительно, что в отделе такую информацию держали в секрете от стажёров, не говоря уже про широкую общественность. Паника и ужас охватили бы человечество, узнай оно о существовании имаго, и сущее безумие охватило бы народы после сообщения о том, что имаго – это наша взрослая форма.
– Воздух, среда обитания бабочек, – снова заговорил агент Донахью, устало прикрыв глаза, – населена не ими одними. Там ещё летают птицы и насекомые-хищники, которые не прочь полакомиться мясистой гусеницей. Как воспринимала бы гипотетическая разумная гусеница их нападение на себя? Из той вселенной, куда ей нет доступа, вдруг материализуется птичий клюв – нечто острое и коническое, позади чего маячит неясная крупная масса, во много раз превосходящая гусеницу. Или жало осы: что-то острое вдруг вонзается в тебя и ты замираешь навеки.
Если не воспринимать какую-то стихию, какую-то среду, или дополнительное пространственное измерение, тогда появление чего-либо или кого-либо оттуда будет восприниматься как возникновение чего-то (или кого-то) словно из ниоткуда.
Те, кто ест гусениц, не принадлежат к их виду. Не так обидно стать жертвой или добычей природного хищника – таков естественный порядок вещей, с которым мы можем примириться. Когда в джунглях на тебя набрасывается дикий тигр, ты чувствуешь страх и обречённость, но не обиду, ибо чего же обижаться на голодного зверя, которому ты попался в лапы? Тебя одолевает нежелание умирать, а не чувство несправедливости.
Имаго же полностью выпадают из этой схемы. Ни один человек с «травмой прозрения» ни разу не видел, чтобы имаго поедали рыб, лягушек, крокодилов, лошадей, кальмаров или кенгуру. Иногда, очень-очень редко, они с какой-то целью убивают и непостижимым образом мгновенно обескровливают домашний скот. Гипотез на этот счёт две: либо у имаго такая забава, типа нашей корриды, либо, раз они всё-таки разумны, они проводят какие-то свои опыты и эксперименты, суть которых нам не ясна. Полоумные сторонники теории заговора винят во всём инопланетян или сказочную чупакабру, но, увы, это не инопланетяне и не чупакабра. Это всего лишь имаго, монстры из ночных кошмаров.