Отец Кристины-Альберты

— Обладание особым умом не сумасшествие, — сказал Дивайзис, — не то мы упрятали бы в приюты всех наших поэтов и художников.

— Ну, до этого вряд ли кто из них дотянул бы, — сказал Лэмбоун. — А жаль.

Дивайзис поразмыслил.

— По-моему, я разобрался в ситуации. Он говорит логично. Одевается аккуратно. Не верит, будто подвергается преследованиям. Не эгоистичен в своих мыслях до романтичности. Не одутловат, вид у него не оплывший, и у него никогда не было никаких припадков. Нет такого типа сумасшествия, к какому его мог бы отнести врач-специалист, но подавляющее большинство врачей не подготовлены для занятия психиатрией. Глупый врач мог счесть его фантазии всплесками паранойи, или принять его погружение в задумчивость за старческое слабоумие, или заподозрить в нем скрытую эпилепсию. Но это все примеры психических заболеваний, а ваш отец, вероятно, вообще не болен. Он несколько неверно воспринимает реальность, но это все. Разница между ним и подлинно сумасшедшим — это разница между фруктами, рассыпавшимися из корзины, и гнилыми фруктами. Рассыпавшиеся фрукты могут помяться и легко начинают гнить, однако упасть из корзины еще не значит быть гнилым. А как он выглядит?

— Она захватила фотографии, — сказал Лэмбоун.

— Мне бы хотелось на них взглянуть, — сказал он и получил фотографии мистера Примби времен прачечной. — Такие огромные усы! — заметил он. — Нет ли других, на которых хотя бы часть его лица ими не замаскирована? Тут ничего не видно, кроме глаз.

— Я догадывался о вашем впечатлении, — сказал Лэмбоун. — Но есть фотография мистера Примби в молодости, снятая вскоре после его брака с миссис Примби. Вы ее захватили, Кристина-Альберта?.. А вот она. В кресле — миссис Примби. А усы — во всей своей красе — еще не выросли.

— Он женился молодым? — спросил Дивайзис у Кристины-Альберты.

— Наверное, — ответила она. — А в каком точно возрасте, не знаю. Мама мне никогда не говорила.

Дивайзис внимательно рассматривал фотографию.

— Странно, — сказал он, словно роясь в памяти. — Что-то знакомое. Я как будто знавал таких людей. — Он внимательно посмотрел на Кристину-Альберту. — Они оба жили в Лондоне, я полагаю?

— В Вудфорд-Уэллсе, — сказала Кристина-Альберта. — Мой отец родился в Шерингеме, — добавила она после некоторого раздумья.

— Шерингем… Странно! — И он с новым интересом посмотрел на пару, позирующую перед одним из сельских пейзажей, столь дорогих сердцу викторианских фотографов. — Крисси, — повторил он про себя. — Кристина-Альберта. Этого не может быть!

На несколько секунд доктор Дивайзис забыл о своих гостях, а они не спускали с него глаз. Он пытался сосредоточиться на лице молодого человека, но его внимание приковала молодая женщина, сидевшая на верхней ступеньке перелаза. Поразительно, с какой полнотой он забыл ее лицо и как теперь она возвратилась невероятно непохожая и все-таки похожая на ту, которую он помнил. Он вспомнил пенсне, шею, плечи. И выражение — вызывающе чопорное.

— Когда ваши отец и мать поженились? — спросил он. — Как давно?

— В восемьсот девяносто девятом, — ответила она.

— И вы не замедлили появиться на свет? — спросил он с напускной небрежностью.

— Через подобающий промежуток времени, — сказал Кристина-Альберта с неловкой шутливостью. — Я появилась на свет в девятисотом.

— Щуплый, светловолосый с синими глазами, довольно рассеянный. Я словно вижу его, — сказал Дивайзис и вновь посмотрел на фотографию.

Почти на минуту воцарилось молчание.

— Боже великий! — прошептал про себя Лэмбоун.

Дивайзис машинально выпил чашку чая.

— Невероятно! — воскликнул он. — Мне и в голову не приходило!

— Что не приходило?

Он ответил несколько невпопад.

— Сходство Кристины-Альберты с моей матерью. Просто поразительное! Это меня мучило с той минуты, когда я вошел в комнату. Отвлекало меня. У меня есть маленькая карточка…

Он вскочил и вышел из комнаты. Кристина-Альберта в растерянности и волнении тут же повернулась к Лэмбоуну.

— Он был знаком с моим отцом и матерью, — сказал она.

— Как будто так, — ответил Лэмбоун, словно оправдываясь.

— Как будто! — повторила она. — Но… он знал их! Хорошо знал. И… Что он подумал?

Дивайзис вернулся с небольшой фотографией в золотой рамочке.

— Посмотрите-ка! — сказал он, протягивая ее Лэмбоуну. — Это же вылитая Кристина-Альберта. Видите, какое удивительное сходство? Конечно, если не обращать внимания на эту нелепую прическу и то, как воротничок закрывает ей шею почти до подбородка.

Он отдал карточку Кристине-Альберте и бросил на Лэмбоуна недоумевающий вопросительный взгляд.

— Да, словно я снялась в маскарадном костюме, — согласилась Кристина-Альберта, глядя на фотографию. Наступила долгая пауза. Она подняла глаза и увидела выражение на его лице. Ее мысли совершили фантастический скачок. Настолько фантастический, что вернулись к исходному положению. Словно вспышка молнии в непроглядно темной ночи. Она сделала огромное усилие вернуть разговор в прежнее русло, вести себя так, как будто ее мысли не совершали этого прыжка.

— Но какое все это имеет отношение к тому, что случилось с папочкой? — спросила она.

— Никакого прямого. Ваше сходство с моей матерью — чистейшее совпадение, чистейшее. Но какое странное! Ну, и мое внимание отвлеклось. Извините меня. Я верю, что подобное сходство свидетельствует о каком-то кровном родстве. Я полагаю, что какие-то предки вашей матери… Как, вы сказали, их фамилия? Хоскин?

— Разве я сказала? Не помню. Нет, я ничего не говорила. Нет! Ее девичья фамилия была Хоссет.

— Ах, да! Хоссет. Так, наверное, два-три поколения назад Хоссеты и Дивайзисы породнились через брак. И вот, пожалуйста! Мы с вами в родстве… неизвестно какой степени. В семьях внешность предков время от времени повторяется в потомках. Это по-своему связывает нас, Кристина-Альберта, вы согласны? Это дает мне право на личный интерес. Я больше не воспринимаю вас как просто пациентку. А вернее — как просто знакомую Пола. Я чувствую связь между нами. Ну… вот так. Вернемся к вашему отцу. Который женился на вашей матери как раз тогда, когда они затеяли ту давнюю войну в Южной Африке. Он всегда был мечтательного типа, не наблюдательным. Как мы говорили. Даже в самом начале…

Он вдруг умолк.

— Да, всегда, — сказала Кристина-Альберта после долгой паузы.

— Мы обо всем этом уже говорили, — сказал Дивайзис, умолк и почти минуту не мог найти слов. — Да, — сказал он наконец.

Сердце у нее колотилось, щеки порозовели от волнения. Ее быстрая сообразительность восполнила все пробелы. Она поняла… и снова все смешалось. Она предпочла бы уйти, обдумать… Но нельзя! Надо не думать о вопросах, которые заполняли ее мысли. Но ее сознание устремлялось вперед, как упрямый путник, застигнутый бурей. Ее мать… Она пыталась вспомнить что-то о своей матери, так долго подавляемое. «Удрал, а меня оставил расхлебывать». Так? Ее мать лежала в кровати и бредила. Кто удрал? Расхлебывать что? Это непреходящее недоумение. Это подозрение. Эта мечта. Но слушай же его сейчас, Кристина-Альберта! Слушай его! Она всем своим существом следила за ним — и будто была глуха к его словам.