Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

В то время на флоте подводники боролись за увеличение срока плавания лодок в море без захода в базы. Арыков поставил рекорд. В сверхдлительном походе он устраивал баню в лодочном отсеке. И по разработанной им инструкции подводники учились мыть себя с головы до пяток лишь одним стаканом пресной воды. Положив лодку на грунт, он устраивал нелепые учения по перетаскиванию торпед из кормового отсека в носовой. Объявил даже конкурс на лучшее проявление героизма в походе.

В базу лодка вернулась с изношенными механизмами, с покореженным штормами корпусом и надолго встала в капитальный ремонт. И хотя впоследствии такие

дорогостоящие рекорды были осуждены, Арыков получил орден.

Во время ремонта своей лодки он потребовал укоротить спальные диваны в комсоставском отсеке, чтобы командный состав не «разлагался», а спал вместе с матросами. Когда Арыков дежурил по соединению, все трепетали от страха. Доставалось от него и молодому лейтенанту Поройкову. В конце концов Арыков уехал учиться в академию, чему все в подплаве были рады.

Теперь, в адмиральском чине, Арыков стал дородным мужчиной, густо поседел, располнел, говорил медленно, немногословно, чуть выпячивая нижнюю губу; распекая подчиненных, не стеснялся в выборе выражений, а властью пользовался без сдерживающих начал.

Дмитрий Александрович готов был биться об заклад, что у командира соединения уже складывалось мнение о Селяничеве, как о «гнилом либерале» и «культурном демагоге», и дерзость замполита он не оставит без последствий.

Когда концерт закончился, Селяничев подошел к Дмитрию Александровичу.

— Как наше матросское по форме и социалистическое по содержанию искусство? — спросил он.

— Именно матросское и социалистическое.

— Вот-вот… — обрадовался Селяничев.

— А вы, Аркадий Кириллович, не откажите отобедать сегодня со мной.

Дмитрий Александрович решил немного пожурить Селяничева за его опасный спор с адмиралом, но чтобы сделать это поделикатней, он пригласил на обед и старпома.

Солнце заглядывало в отдраенные иллюминаторы салона, отделанного под светлое дерево, повевал морской ветерок. Обедали не торопясь, по-праздничному. Перебирали подробности парада, строили планы на летнюю кампанию, поговорили о графике отпусков. Селяничев находился в отличном настроении. Молодой и деятельный, отдающийся своему делу, он воспринимал праздник и все связанное с ним, как свой день, когда человеку позволено, даже обязательно нужно, поликовать в душе. Дмитрию Александровичу совсем не хотелось его журить, и он сказал:

— Как жаль, что у меня в салоне вина не водится. Уж так мне хочется поднять бокал, этакий с брызгами игристого вина, за вас, Петр Сергеевич, как за самую суровую и верную службу, и за вас, Аркадий Кириллович, — олицетворение души этой нашей морской службы.

— Ух, как вы, — Селяничев нежно покраснел. — Нет, я просто постоянно чувствую большую душу службы, она богата, светла, а потому и я чувствую себя богатым. — Вдруг Селяничев запнулся, растерянно взглянул на командира и спросил: — А как понимать слова адмирала Арыкова насчет политработы «вверх ногами»?

— Видите ли, наш флагман — человек суровый. — Дмитрий Александрович помялся. — Он человек, влюбленный в устав.

— Мы все любим в службе уставный порядок… А почему он не захотел говорить о достоинстве воина?

— А вам обязательно нужно об этом беседовать с адмиралом?

— Желательно было бы.

— Вы, Аркадий Кириллович, нагрубили адмиралу, — заметил Платонов.

— Вот как?! Каким же образом?

— А так. Хорошему

тону учить вздумали, да еще при вестовых.

— Да что вы, Петр Сергеевич!

— Именно так.

— С начальником и нужно осторожно разговаривать, — вмешался Дмитрий Александрович. — А вы, действительно, начали флагману какие-то принципы втолковывать. Теперь доведись вам по службе промашку дать… Понимаете ли?

— Ну, а как же все-таки понимать его насчет политработы?

— Не любит он политработников, — прямо сказал Платонов и замолчал.

Молчал и Дмитрий Александрович. Разговор принял для него, командира крейсера, нежелательный оборот. Селяничев понял причину заминки и, краснея, усердно принялся за свиную отбивную.

И вдруг Селяничев загорелся.

— Как можно недооценивать политработу? Это я вообще говорю. Ведь какие слухи пошли! Якобы предполагается сокращение штатов политработников. Поговаривают об отмене политзанятий, останется нечто вроде партпроса. И знаете ли, с каких пор это? Со времени последней инспекции из Министерства обороны. Неужели это серьезно? Ленин лично занимался политической работой в армии и флоте. Он даже Наркомпросу давал указания о работе в Красной Армии, и Надежда Константиновна Крупская до конца дней своих вела политическую работу в Красной Армии. Ленин всегда говорил, что мы должны строить армию социалистическую.

— Так ведь построили, — мягко заметил Дмитрий Александрович.

— Значит, политработу можно побоку? А как только ее побоку, так армия перестанет быть социалистической… Вчера «Орджоникидзе» вернулся из Англии с правительственной делегацией на борту. Никита Сергеевич Хрущев лично вел на походе политическую работу среди экипажа. Когда в Англию шли, оправили день рождения Хрущева, а он и тут с политической речью перед личным составом выступил, говорил об ответственной миссии, которую предстояло выполнить в Англии. Это не политработа? У нас в училище был преподаватель, он на «Авроре» плавал, когда корабли Красного Флота ходили с первым визитом за границу. Так он рассказывал, как удивился буржуазный газетчик, что на «Авроре» служили сплошь коммунисты и комсомольцы, а дисциплина и порядок были отличные: по его представлению, коммунисты — самые ярые бунтари. Это не политработа?

— Аркадий Кириллович, — заговорил Платонов, — жизнь многое меняет. Был, скажем, у нас институт комиссаров, а теперь, сами знаете, нету комиссаров. Единоначалие!

— И политработа призвана к укреплению единоначалия, — согласился Селяничев и с новым жаром напустился на Платонова. — Ну, подумайте сами! Как мы можем принижать значение политического воспитания воинов, когда даже защитники буржуазного строя признают, что могущество страны — это не только ее грубая военная сила, а и моральный дух в стране, то есть политическая сознательность народа?

— И чего распалился? — усмехнулся Платонов. — Слухами возмущаетесь, но сами говорите, что все разговоры после министерской инспекции пошли. Может, и вправду в центре реформу подготавливают? Газеты читаете, знаете, какие переустройства в стране происходят. Директивы съезда знаете насчет сокращения аппарата.

— Все переустройства в стране мне понятны: они разумны, а реформа насчет политической работы?.. Не понимаю… Если… Если человек заговорит о достоинстве воина, а это называют политработой вверх ногами…

Поделиться с друзьями: