Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV

Заключительные сцены переправы разыгрались на левом берегу. Здесь 15 ноября сдался Партуно, а на другой день завязался бой с Виктором — упорный и кровопролитный бой, длившийся с утра до вечера, до полного истощения сил противника. Виктор, чтобы отстоять переправу и дать возможность перейти нестроевым, переходил несколько раз в наступление и не дал Витгенштейну отбросить себя. Ночь разняла дерущихся, и Виктор, убедившись в тщетности своих усилий, решил отступить на правый берег. На мостах образовалось скопление безоружных, переправа была загромождена повозками и телами замерзших и затонувших людей. И Виктору пришлось силой пробираться через эти заграждения из живых и мертвых людей, пуская в ход даже оружие против своих сотоварищей. После этого на левом берегу остался лишь арьергард Виктора для спасения безоружных. Но последнее оказалось трудно выполнимым делом.

Безоружным и отсталым представлялась несколько раз полная возможность перейти реку, но они не воспользовались ею и оказались сами виновниками своей гибели. Они могли переправиться ночью с 14 на 15 до боя с Витгенштейном. Но никакие силы не могли их поднять и вызвать из леса, где они расположились биваком. Когда же рассвело и стала переправляться гвардия, они явились к мосту и пожелали переправиться все разом. Получилось, конечно, страшное скопление и давка и многочисленные жертвы. «Первые ряды, теснимые теми, которые следовали за ними, или остановленные рекой, были раздавлены, смяты или сброшены на льдины, которые неслись по Березине. Из середины этой громадной и ужасной груды раздавалось то глухое ворчанье, то громкие крики, перемешанные со стонами и страшными проклятиями».

Только вооруженная сила водворила порядок. Несчастные были оттеснены, чтобы дать дорогу гвардии и императору, и вернулись в лес. Гром орудий Витгенштейна вновь вывел безоружных из оцепенения. В паническом страхе они ринулись к мостам, у которых произошла опять давка, смятение и наполняющие ужасом душу сцены. Уже все перемешались одни с другими, и эта громадная толпа, собравшаяся на берегу вперемежку с лошадьми и повозками, образовывала невероятное загромождение. Только к середине дня первые ядра неприятеля стали падать в самую середину этого хаоса; они послужили сигналом ко всеобщему отчаянию. В это время один мост рухнул, увлекая вместе со своими обломками людей и лошадей в воду, и толпа безоружных отхлынула к другому мосту, у которого вследствие давки и безумия людей, отчаявшихся в своем спасении, разыгрались еще более потрясающие сцены. Инстинкт самосохранения и животный страх не только заглушили в людях все человеческие чувства, но и лишили их рассудка. Сами того не сознавая, они толкали, топили друг друга и вместо спасения общими усилиями способствовали собственной гибели. «Женщины и матери тщетно призывали душераздирающим голосом своих мужей и своих детей, которых одно мгновение безвозвратно отделило от них; они протягивали к ним руки, они умоляли пропустить их пройти к ним, но увлеченные толпой, раздавленные этой живой волной, они падали, и этого даже не замечали. Среди этого ужасающего грохота, среди этого дикого стремления, пушечных выстрелов, рева бури, разрывающихся гранат, воплей, стонов, диких проклятий, эта беспорядочная толпа не слышала жалобных криков жертв, которых она поглощала». А в конечном итоге — бесполезные жертвы, упущение момента для переправы и возвращение вспять. На противоположном берегу — лишь немногие счастливцы, перешедшие по трупам своих товарищей и обломкам орудий и телег. Вся же остальная масса, за вычетом уже утонувших в Березине, — на этом берегу.

Между тем арьергард Виктора находился тоже на том берегу, и мосты, согласно распоряжению Наполеона, после этого надо было сжигать. Таким образом все неуспевшие переправиться, теперь обрекались на гибель, так как медлить было нельзя. Волю Наполеона выполнили в точности — мосты загорелись тотчас же, как арьергард Виктора ступил на правый берег Березины. «Тогда началось такое замешательство, которое трудно описать: пехота, конница, отсталые и все, что следовало за армией, женщины, дети, — все это бросилось толпой на мост, который уничтожили». Последствия были ужасны. Вместо спасения люди нашли себе здесь мучительную смерть.

«Ужасное зрелище представилось нам, — рассказывает в своих „Записках“ Чичагов, — когда мы 17 ноября пришли на то место, которое накануне занимал неприятель и которое он только что оставил: земля была покрыта трупами убитых и замерзших людей; они лежали в разных положениях. Крестьянские избы везде были ими переполнены, река была запружена множеством утонувших пехотинцев, женщин и детей; около мостов валялись целые эскадроны, которые бросились в реку. Среди этих трупов, возвышавшихся над поверхностью воды, видны были стоявшие, как статуи, окоченелые кавалеристы на лошадях в том положении, в каком застала их смерть». Среди этого поля мертвых попадались еще дышавшие, и наши казаки сумели отравить им последние минуты жизни. Не довольствуясь добычей с мертвых, они стаскивали платье с умирающих. «Эти несчастные громко кричали, им было очень холодно, и ночью, отдыхая в крестьянской избе, я слышал вопли их. Многие в борьбе со смертью силились перелезть ко мне через забор, но это последнее усилие окончательно убивало их, так что при выходе моем я нашел их замерзшими: одних с поднятыми руками, других с поднятыми ногами»… Впоследствии по распоряжению минского губернатора здесь было сожжено до 24.000 трупов.

В. Алексеев

Наполеон в Вильне (Музей П. И. Щукина)

V. Бегство Наполеона В. П. Алексеева

так, неприятель, хотя и с большими потерями, но ускользнул, и цель, не достигнутая при переправе через Березину, оставалась опять впереди. Поэтому Кутузов, получив известие о деле 16 ноября, двинулся к Копысу, 19 перешел Березину [201] и, остановившись в д. Уши, распорядился о дальнейшем преследовании французов. Чичагову было предписано идти за неприятелем по пятам, Витгенштейну преследовать его с правого фланга, идя на Плещеницу к Неманчицу, а командиру авангарда Милорадовичу идти через Логопск, на Яшуны и преследовать неприятеля с левого фланга. Задача же главной армии состояла в том, чтобы стать между отступавшим к Вильне неприятелем и его вспомогательным австро-саксонским корпусом Шварценберга и Рене, находившимся у Слонима, и предупредить соединение их с Наполеоном. Наконец Фигнер, Давыдов и Сеславин должны были, «не занимаясь более неприятелем», идти к Гродно и Ковно и овладеть ими до прихода сюда императора. На деле, впрочем, пришлось отступить от этого плана. Партизанам вместе с казаками Платова, как более подвижным частям, пришлось и более «заняться» неприятелем — выбивать его отовсюду по пути отступления и тревожить.

201

Точно счастье хотело доказать, что оно может решительно отвернуться от Наполеона. Если бы морозы ударили тремя днями раньше, не было бы никакой катастрофы. Не успели французы переправиться, как Березина замерзла. То же было и на зембинских болотах. Чичагов не сжег моста. Французы прошли, сожгли их, а мороз превратил болото в гладкую, крепкую поверхность. Ред.

Перегон от Березины до Ковно был последним испытанием для французской армии и вместе с тем концом ее уже не в военном только отношении, но и в физическом.

Ночной привал (Верещагина)

О порядке, о дисциплине в эту минуту, конечно, не могло быть никакой серьезной речи. «Все шли, как попало, кавалерия, пехота, артиллерия, французы и немцы; не было больше ни крыла ни центра. Артиллерия и обоз двигались сквозь эту нестройную толпу, не повинуясь никаким приказам, кроме одного: двигаться, как можно быстрее». И действительно, двигались быстро, точнее бежали, сколько хватало сил, не чуя под собой земли. «Мы спешили вперед, — говорит Фезензак, — не обращая внимания ни на нашу усталость, ни на скользкую почву под нашими ногами». Сто верст пути от Вильны до Ковно они прошли в три дня. По словам Сегюра, у солдат теперь даже «не было желания бороться с неприятелем — они стремились только победить голод и холод» (203).

Отступление французской армии через Вильну (Дамель)

Между тем враг следовал за ними по пятам, неотступно, безостановочно и притом двойной враг — в виде стихии и в виде русских войск. Особенно неумолим, неотступен и беспощаден был первый враг. Как раз после переправы погода переменилась, стало быстро холодать, и морозы достигли 27^о. «Холод, по словам очевидца, проникал через кожу, мускулы, до мозга костей. Поверхность кожи становилась бела, как снег, а члены хрупки, как алебастр. Удароподобный припадок поражал нередко внезапно все тело, и труп, еще дышащий, делался неподвижным. Тогда можно было отламывать от него руки и ноги без малейшего усилия, и живой мертвец не чувствовал при этом никакой боли». Непривычные к холоду, и не зная, как от него спасаться, французы делались жертвой своей неопытности. Замерзали на ходу, засыпали навеки у костров и устилали своими трупами дорогу.

Другой враг — русские войска, тоже не давал пощады французам. Они следовали за бегущими с неменьшей быстротой и возрастающей стремительностью. «В первые дни, — по словам Чичагова, — мы были остановлены немного мостами, которые он (враг) сжег и истребил; но несколько часов достаточны нам были для исправления их» (из рапорта Чичагова главнокомандующему от 29 ноября — «Северная Почта», 1812 г.). Затем Чичагов «пошел форсированными маршами; авангард ни на минуту не терял его (неприятеля) из виду и выбивал его несколько раз, принуждая идти ночью и забирая у него пушки и пленных». Уничтожались последние остатки когда-то «великой», а теперь «умирающей и дезорганизованной армии». Преследование, по признанию самих французов, шло так энергично и быстро, что являлось опасение за целость императора.

В погоню за французами русские бросились тотчас же после переправы их.

Не успел французский арьергард оставить Зембин, как налетели казаки с тыла и флангов и выхватили из строя несколько человек, а следом за ними появился Чаплиц и взял 7 пушек и 400 пленных. Тот же Чаплиц, который, по свидетельству Чичагова, «особенно отличался и по стремительности и по неутомимости» преследования, на другой день вместе с Платовым оттеснили Виктора из Плещеницы и гнали его до Хотович, отбив при этом еще 6 орудий и 400 пленных. В следующие дни — новые нападения и новые потери французов — 2.000 пленных, 10 орудий и 2 штандарта. В Молодечне Чаплиц и Платов опять настигли Виктора и заставили его отступить за р. Ушу, потеряв 500 пленных и 8 орудий. В это время подоспел отряд Ермолова и вся дунайская армия, и в трех верстах за Молодечной Виктор был разбит окончательно. Его солдаты сами бросали ружья и сдавались. Он потерял всю артиллерию в числе 20 орудий и 2.500 пленными, т. е. арьергард перестал существовать. В Бенницах и Ошмянах повторилось то же с возобновленным арьергардом, от которого при Медниках уже ничего не осталось. «Со времени переправы через Березину до Вильны нам досталось 150 орудий, более 700 зарядных ящиков, фургонов и такое большое количество обозов, что дорога во многих местах ими завалена, два штандарта, несколько генералов и несколько тысяч пленных» (из того же рапорта Чичагова). Потерю в людях французами за то же время Чичагов исчислял в 30.000 человек, «не менее».

В окрестностях Ошмян 23 ноября 1812 г. (Фабер-дю-Фор)

Сам Наполеон быстро шел впереди своей армии. Но мысли его были заняты не армией, а другим. Он видел ясно неминуемую гибель армии и, не желая рисковать, ради обреченных насмерть этих жалких остатков, собой и своим престолом, решил бросить войска и ехать в Париж, чтобы там напомнить о себе, о своей власти и набрать новые войска для новой кампании. Отныне он уже не генерал «умирающей армии», а император, спешащий в свою столицу; 23 ноября в Сморгони Наполеон, пригласив к себе Мюрата, вице-короля, Бертье и всех маршалов, объявил им о своем решении. «Оставляю вас, — сказал он им, — чтобы привести триста тысяч солдат. Необходимо стать в такое положение, чтобы мы могли вести вторую кампанию, потому что первая война не кончилась одной кампанией». Причину своих поражений император видел в стихийных бедствиях и ошибках своих полководцев. В том же смысле был составлен и последний 29 бюллетень, отосланный 21 ноября в Париж, только в более приподнятом тоне и со смягчением красок. Командование армией перешло к Мюрату, который в ожидании возвращения императора с новыми войсками должен был, в свою очередь, собирать войска в Вильне, а Шварценбергу было предписано прикрывать в случае отступления Мюрата за Неман Варшаву и Гродно. Дипломатический корпус и казна переместились в польскую столицу.