Отечество без отцов

На лугах у озера щипали траву телята. Голосила кукушка, летая над деревней. Аисты поглощены были своими делами, а ребятишки бездельничали, потому что настало их время, когда можно было по дороге в школу прыгать по камням на берегу озера и пускать по воде трухлявые деревяшки, воображая себе, будто это боевые корабли, нацеленные на Англию. За неделю до Троицы везде наводился порядок. Семья Розенов, как и полагалось в таких случаях, также заканчивала работу. Картошка была посажена, хлеба шли в рост сами собой, а до сенокоса времени хватало еще в избытке. Матушка Берта задавала корм птицам и копалась в саду, дочь ее, Дорхен, выкраивала время, чтобы погладить белье и при этом еще раз просмотреть вещи, отложенные в качестве приданого на свадьбу. Дедушка Вильгельм бродил по полевым дорогам, опираясь на сучковатую палку, а затем за обедом в красках расписывал места, где пышнее всего разросся сорняк. Герхард Розен, едва достигший шестнадцати лет и после окончания школы помогавший по хозяйству, отправлялся в поле с Кристофом, французским военнопленным, ремонтировать ограду. Для этого они нагружали на повозку дубовые колья. Француза мировая история направила в Подванген на замену Роберту Розену, отданному в солдаты. С тех пор, как фюрер призвал Роберта Розена, а это случилось в ноябре 1939 года, Герхард один спал в комнате, где висел портрет старого Гинденбурга. Кровать его брата оставалась нетронутой с той поры, как тот покинул ее полтора года назад. Его куртка и брюки висели в шкафу, остальные вещи были сложены на ночном столике. В принципе все было готово к встрече с Робертом Розеном, как только тот вернется домой. За обедом матушка Берта не раз уже говорила маленькому французу: «Я так и не могу взять в толк, чего ради парень продолжает скитаться по вашей Франции. Но к урожаю он, наверняка, вернется домой».

Повсеместно распространяются самые невероятные слухи. Все задаются вопросами: зачем, куда и как? В России, говорят, уже вспыхивают волнения. В Берлин якобы должен был прибыть Сталин, восклицая при этом: «Хайль, мой фюрер». Здесь, в Восточной Пруссии, никто не может представить себе войну с Россией. У меня почему-то растет смутное беспокойство, но я не хочу ни о чем думать до тех пор, пока не грянет первый выстрел.

Письмо учительницы из Инстербурга [3] родителям в Берлин 15.06.1941 года

3

Сегодня г. Черняховск в Калининградской области.

Вечером они направлялись строем по темному городу на вокзал, увешанные всем, что необходимо солдату на войне. Городок Метц, считавшийся с давних пор солдатской вотчиной, летом 1940 года тихо вошел в состав рейха, став его военным гарнизоном. Пока война отдыхала, здесь вели ленивую жизнь, но однажды лейтенант Хаммерштайн зачитал приказ на марш и заявил, что предстоит долгое путешествие. Никто не знал, куда поведут их дороги странствий. Унтер-офицер Годевинд мог бы высказать соображение на этот счет; у него был нюх на те вещи, что их ожидали, но сейчас он устроил себе «тихий час».

На привокзальной площади их поджидала полевая кухня. Вальтер Пуш приобрел несколько бутылок «Бургундского» про запас, так как не знал, производится ли вино в той местности, куда их отправляли.

— Возможно, там будет Крымское шампанское, — заметил Годевинд.

Пуш успел еще позвонить в Мюнстер из телефонной будки на вокзале. Он застал Ильзу в магазине и пообещал с ней встретиться, если поезд сделает остановку в Мюнстере.

Ночью поезд шел в сторону рейха. Они коротали время за анекдотами, а в соседнем вагоне пели. Годевинд уселся поудобнее в проходе, прислонившись спиной к двери, и закрыл глаза, чтобы полчаса провести в тишине. Такие паузы ему были нужны для размышлений. Когда в лесу под Аррасом они получили известие о взятии Парижа — с тех пор минул уже год — то Годевинд уселся под цветущей акацией, в молчании уставился на небо и отказался пить шампанское, предложенное в честь празднования победы.

— Хорошо бы теперь вернуться домой, — это было единственное, что изрек унтер-офицер Годевинд по поводу взятия Парижа.

Но вместо дома они прибыли в гарнизон Метц, на что Годевинд глубокомысленно заметил: «Значит, мы еще потребуемся. Ему наверняка взбредет в голову еще что-нибудь, требующее кровопролития».

Он не сказал, кого при этом имел в виду под словом «он», но каждый мог сам поразмыслить на этот счет.

В июньские дни небо на севере остается светлым. Они не задерживались на перегонах или на вокзалах. Военные эшелоны всегда имеют преимущество проезда. Мюнстер остался лежать с левой стороны, в Хамме поезд сделал короткую остановку, так как паровозу потребовалась вода. Вальтер Пуш вспомнил, как пять лет назад он с Ильзой побывал в Хамме на танцах. Но в эту июньскую ночь у них не было никаких других развлечений, кроме обеда и заправки паровоза водой.

— Если мы поедем через Гамбург, то я дерну ручку тормоза экстренной остановки поезда и навещу свой порт, — решил Годевинд. Но это тоже оказалось несбыточным.

Роберту Розену пока не было никакого смысла дергать ручку тормоза. Его деревня находилась вдали от всех железнодорожных маршрутов. Они все еще ехали с запада на восток и приближались к тому самому Подвангену, о котором Роберт Розен охотнее всего вспоминал, когда ничего другого не приходило в голову.

Кто-то сказал, что им потребуется трое суток, чтобы пересечь рейх с запада на восток. Такой огромной стала Германия.

В Берлине на вокзале в районе Лертер им предоставили увольнение. Фельдфебель Раймерс организовал обзорную экскурсию по городу к Рейхсканцелярии, к Министерству воздушных сообщений и через Бранденбургские ворота к колонне Победы. Когда они осматривали аэропорт «Темпельхоф», то там как раз приземлился самолет рейхсминистра пропаганды. [4] Но никто так и не увидел, как тот, прихрамывая, ковыляет по взлетной полосе. Затем была поездка к старому Фрицу [5] в Потсдам.

4

Геббельс.

5

Король Пруссии Фридрих Великий.

— Вот за что сражается немецкий солдат, — провозгласил фельдфебель, показывая на великолепный замок.

В одном из придорожных кафе они выпили светлого берлинского пива. «Пой, соловей, пой», — завывал женский голос из громкоговорителя. Вальтер Пуш послал почтовую открытку своей Ильзе. Он сожалел в ней, что ничего не получилось с остановкой в Мюнстере. «Держись! Скоро будет многодневный отпуск». Роберт Розен охотнее проехался бы на трамвае по мостам и тоннелям, но никто не имел права оставлять свою воинскую часть. Также решительно были пресечены вопросы некоторых солдат об известных улицах с красными фонарями. Для подобных остановок времени было недостаточно, к тому же в Берлине увеселительные заведения были запрещены. Раннее лето дарило тепло домам, вода в озерах и каналах играла разноцветными красками, в зоопарке распускались деревья. Нигде не было ни малейших следов разрушений. Находясь в Берлине, можно было подумать, что война вообще еще не начиналась.

После второй кружки пива Годевинд подсел за стол к Роберту Розену и спросил:

— Где твой дом?

Тот ткнул пальцем на восток.

— И как называется твое гнездо?

— Подванген.

— Никогда не слышал, — заявил Годевинд. — Но, может статься, что мы будем проезжать мимо.

Такой огромный кусок земли, как Берлин, был лишь первой половиной их пути. После экскурсии в столицу рейха вечером они вновь забрались в поезд, после полуночи пересекли реку Одер, а утром увидели реку Вайксель [6] у ее устья.

6

Висла. Речь идет уже о польской территории, оккупированной Германией.

По пути им встречались военные эшелоны, которые они обгоняли или те обходили их. Весь мир устремился к летней прохладе востока. Так начиналась их большая прогулка. Немецкие сухопутные войска отправлялись на отдых на Мазурские озера и к побережью Балтийского моря.

— Вы должны выспаться всласть, — приказал лейтенант Хаммерштайн группе картежников, сидевших в заполненном сигаретным дымом купе.

— Спать мы будем тогда, когда умрем! — закричали ему в ответ.

— Как далеко от твоей деревни до русской границы? — спросил Годевинд.

— Сорок километров, — ответил Роберт Розен.

— У вас были казаки в 1914 году?

Об этом он ничего не слышал, так как родился уже после казачьего времени. Матушка Берта как-то рассказывала о диких всадниках, которые своими криками «Ура!» вызывали страх у всех, а детишек и вовсе заставляли сжиматься от ужаса. Со времен Чингисхана все испытывали страх перед теми, кто на лошадях приходил с востока. «Если не будешь слушаться, то тебя заберут казаки», — так взрослые обычно говорили маленьким детям.