Отель «Тишина»

— У нас только «Венус», розовые, — говорит он, протягивая мне упаковку. — Шесть штук.

Пытаюсь проверить, справятся ли эти бритвы с жесткой щетиной. Сообщаю парню, что возьму также шариковую ручку, и засовываю ее в нагрудный карман.

Он спрашивает, нужно ли мне что-нибудь еще.

— Не думаю.

— Презервативы, мистер Йонас?

— Спасибо, не надо.

Он говорит, что не вполне уверен в ценах на товары, но включит бритвенные станки в мой счет.

Я замечаю, что он оглядывается по сторонам и передвигает вещи на полках, будто что-то ищет.

Решаю воспользоваться интимной теснотой кладовки в двенадцать квадратных метров и еще раз спросить о мозаичном панно. Во время нашей последней встречи парень поведал, что оно бесследно исчезло и о горячих источниках в округе тоже никто ничего не знает.

— Все это очень странно, — заключает он.

На этот раз он растерян, и я не упускаю случай насесть на него. И это срабатывает: он подтверждает, что есть несколько горячих источников, и сообщает, что в подвале отеля есть купальня, но сейчас она закрыта.

Но о панно говорит неопределенно:

— Верно, где-то здесь были. — Он использует прошедшее время. — Знаменитые мозаичные панно. В данный момент они недоступны для туристов.

Не прерывая разговора, он продолжает открывать коробки, заглядывает внутрь и снова закрывает.

— А скоро будут доступны?

Он колеблется.

— Ну, они убраны.

Он стоит у вертушки с открытками и крутит ее.

— Поскольку туристы снова начали приезжать, кое-что из этого можно, наверное, выставить в фойе.

Желание сильнее боли

Нас трое, и мы завтракаем каждый за своим столом. Я вижу, что актриса сидит у окна с бутербродом и чашкой кофе. На столе лежит стопка бумаг. Я поздоровался с ней трижды. Мой сосед по коридору сидит за третьим столиком. И это все гости. Мое внимание привлекли подвешенные к потолку разноцветные бумажные фонарики. Похоже, ресторан украсили к какому-то торжеству.

— С начала войны висят, — провозглашает Фифи, когда приносит кофе. — Свадьбу в итоге отменили. А еще здесь раз в год проходил бал. На Новый год.

На завтрак предлагают бутерброд с медом, и я вспоминаю, что, бронируя отель, прочитал на сайте о пчеловодстве в окрестностях города. Фифи уже поведал мне, что пчелы вымерли во время войны и производство меда прекратилось.

Увидев, как я вхожу, актриса улыбается, берет свою чашку кофе, небрежно сворачивает листки и подходит ко мне. Сосед по коридору внимательно следит за ней и за мной, устроившись так, чтобы нас видеть. На нем желтый вельветовый пиджак, широкие шорты, полосатые носки и ботинки.

Он представляется Альфредом.

Она просит разрешения присесть за мой столик, кладет листки и поправляет платок на шее.

Медленно.

Затем говорит, что видела меня на берегу.

— Я проверял, соленое ли море.

Она улыбается:

— И как?

— Соленое.

Она смотрит в окно.

— Море не такое, как у вас.

— Да, море не такое, как у нас.

Когда ко мне обращается женщина, я сразу же начинаю повторять. Она рассказывает, что родилась и выросла в этой стране, но уехала задолго до войны.

— Перед самой войной мы снимали здесь фильм. Здесь часто снимали картины, действие которых происходит в совсем других местах.

Она говорит, а я молчу.

Мне нравится сидеть напротив женщины и молчать.

— Здесь я стояла в последний съемочный день, — она показывает на площадь перед отелем. — Мой партнер был вон там, — продолжает она. — Он протягивал руку, и раздавался выстрел. Съемки шли трудно. Мы переснимали эту сцену шесть раз и истратили литры киношной крови. А вечером хорошо повеселились. Тогда все было игрой. Потом все стало реальным, и наш фильм уже казался фальшивым.

Она вдруг замолкает и оглядывается. Мужчина из девятого номера исчез.

— За месяц до того, как разразилась война, люди начали исчезать, журналисты, университетские преподаватели, художники. Затем обычные люди из соседнего дома, Люди не были готовы разделять точку зрения властей. Пропадали целые семьи, словно их никогда не существовало. А потом страна вдруг наводнилась оружием.

Мы оба молчим.

— Когда люди разобрались в ситуации, их охватило отчаяние, но ничего изменить уже было нельзя, — произносит она в заключение.

Она склоняется к столу и смотрит мне в глаза. Понижает голос:

— В городе был зоопарк, но зверей убили в начале войны. Говорят, что какой-то зверь сбежал. Какой именно, точно неизвестно, но будто бы большой самец; некоторые считают, что тигр, другие что леопард, третьи — что пантера. Ходят разные истории о том, где он сейчас. Некоторые даже уверяют, что это он руководит строительными работами.

Она снова поправляет платок на шее, допивает кофе и ложкой соскребает сахар со дна чашки.

Потом сообщает, что уезжает из города, но вернется через десять дней. Ей нужно проведать родственников, выбрать место для съемок документального фильма и поискать тех, с кем можно поговорить.

— Фильм о том, как после войны женщины управляют жизнью на местах, — добавляет она, разворачивая свернутую в трубочку рукопись. — На них также лежит ответственность за сохранение семьи, а это огромный груз.

Затем она произносит что-то еще, а я думаю, как она особо акцентирует, когда вернется. Хочет знать, буду я тогда в городе или уже уеду.

— Вы уже уедете? Через десять дней?

Я задумываюсь. В стране смерти по какой-то причине совсем не торопишься умирать.

— Вроде не собираюсь, — отвечаю я, размышляя о том, что это самое место, чтобы остаться.

В мире так много голосов и ни один не лишен смысла

Когда я возвращаюсь в номер, меня ждет Май. По делу. Именно так и сказала:

— У меня к вам дело.

Она в черной блузке; глубоко вздыхает и переминается на пороге.