Откровение Блаженного
Шрифт:
Встретился я с В. А. Он:
– Я овец пас. Прочитал твою брошюрку «Воскрешение сына». Вдохновился и сам кое-что сочинил. …Беру местную газету. Читаю то, что он «кое-что сочинил».
Первые четыре строфы – пародия на мою книжку. Неуклюжие, графоманские строки с юморным уклоном. Ну да ладно, коль я, как писатель, не его вкуса! Невелика беда!
А вот далее… Во второй части своего рифмованного опуса он напрочь отмёл святое, библейское, невежественно и нелепо утверждая, что «…никто не воскресает никогда в небесной мгле». И опять же в противовес моему словосочетанию, вынесенному в заглавие «Воскрешение
А лучше бы в переднем углу зажег свечу и с покаянно склоненной головой на коленях постоял пред Всепрощающим Ликом.
У этого человека на лице постоянно светилась радостная, счастливая улыбка. Сам красивый. Румяный.
Я при моем траурном состоянии души предпочитал как можно реже с ним встречаться. Или не встречаться совсем. …Но однажды такая же беда постигла и его: в кювет сорвалась машина и погибла дочь.
Из газеты я вырезал фотографию девушки и поместил на полке рядом со снимком Алеши (они ровесники и явно знали друг друга).
Ее отец…
Я теперь его не избегаю.
Нас поравняла судьба-злодейка.
Нет, он продолжает улыбаться. Но гораздо реже. И улыбка заключает в себе иные оттенки чувств…
О чем он думал в последние минуты, секунды? О том, что слишком короток был его век? За что так наказан? В чем провинился перед Богом и людьми? Или звал на помощь мать, сестру, отца? Кричал? Плакал? Одно известно: подвергся страшным физическим и вместе с тем душевным мукам. И мы теперь до конца жизни будем ощущать их плачущим сердцем.
…На снег падали и падали цветы, согретые девичьими ладонями. Красные, белые, желтые. Снег. Мороз. И – цветы. Красные, белые… Но больше – желтых. Разлучных. Последние брызги земной нежности, света. Цветы, цветы… живые… чтобы там, на небесах, продлилась твоя, сынок, юность.
Живые цветы – непогоде вопреки.Живые цветы – Очи Всесветного.Живые цветы – стежка в рай.Живые цветы…Я не поднял ни лепестка. Не отнял…
Они – твой вечный след.
Я пойду по живым цветам и найду тебя.
Неведомая боязнь… Устал, ослаб нервами и сердцем?
А если так и останется? Если хандра не пройдет, не уймется, а еще глубже укоренится, закостенеет? Надо одолеть, преломить… Надо как можно чаще бывать на могиле сына – это самое лучшее, самое озаренное, что в состоянии я сделать для него.
Кладбище… Это место извечно исполнено великого смысла – одновременно земного и небесного. Невыразимый уют, непоколебимый покой… Дух Божий…
Пусть здесь слезы будут всегда
светлыми!В благодатный час и мое тело примет мать-сыра земля. На крест сядет птаха и споет о вечном счастье Вселенского мира, равно принадлежащем всем, кто существует зримо и кто сокрыт тайной.
Наверно, есть своя доля правды в понятии следующего толка: где бы, в каком месте ни быть похороненным – одинаково. И все-таки лучше «не за горами и морями…»
Дабы близкие люди могли чаще наведываться к могиле родного человека, приносить цветы, убирать.
…Хотел бы на старости лет вернуться на малую родину и там на кладбище лечь в теплую землю на осиянном плоскогорье. А рядом – сын. Пересаженная его калина.
И един на двоих – дубовый крест.
Везде снег. А на холмике Алешиной могилки – проталинка… Восходит его тепло? И животворящий свет?
1 марта. Утренние низкие лучи, отразившись от стеклянной дверцы стенки, осветили Алешин уголок… Весна шлет ему привет!
Капель… Это стучит сердце моего сына.
Родился Алеша на четыре с половиной килограмма. Со временем в нем стала проявляться, «активизироваться» моя, отцовская, порода. Он рос поджарым, не толстощеким, без яркого румянца. До десятого класса ростом был невелик. Стеснялся. А в последний год школьной учебы только успевал на дверной притолоке шариковой ручкой делать пометки… Удивительно резкий скачок! Вот уже выше меня. В глазах – веселость, возмужалость, уверенность. И нам, родителям, радость!
Когда ему было семь-восемь лет, он и я надевали на руки боксерские перчатки и целый вечер азартно мутузили-дубасили друг друга. Его напористость, выносливость, ловкость поражали…
Алеша никогда не врал. Мягко, осторожно указывал на мои промахи. Особенно на неразборчивое отношение к людям, которое, как правило, оборачивалось чреватыми для меня последствиями: подножками, предательством и прочими гадостями со стороны последних. Видя, как я потом сожалею, переживаю, Алеша, обладая чутким сердцем и не по летам глубоким умом, совершенно по-взрослому обнимал меня, успокаивал, втолковывал, чтобы я впредь не игнорировал его наставления, дабы опять не угодить в неблаговидную ситуацию.
Картинка памяти: на огороде собираем с ним поспевшую фасоль. Стручки лопаются… Алеша подбирает все до единой фасолинки. Здесь и во всем остальном, что касается быта, каких-либо занятий, отдыха, он проявлял исключительную аккуратность, опрятность, пунктуальность, честность, приветливость. …Я вижу их, Алешу и Ваню, идущих в обнимку по райским кущам. Они уже привыкли там. Они скучают по нас, как и мы по ним. Но они так не печалятся, как мы… потому что в Вечности обрели бессмертие духа, являющегося самым Высшим, о чем думает вожделенно всяк смертный от рождения и до последнего вздоха.
Облако моей седины
Ангелы-хранители не долетают до земли. Никто не защищен…
Время опережает Жизнь.
Время – Творение Бога.
В утробе Времени развивалась, формировалась Вселенная.
Вселенная – зародыш?
Был бы я изначально глубоко верующим человеком… что я ощутил в этот миг? Тайна. О чем подумал? Тайна.
Когда я узнал, что сын погиб… Моя жизнь тотчас оборвалась.
Мое горе не измерить никакими мерками. Оно схватило все и вся. Навечно.