Откровение

Томас ощутил в груди странное жжение. Острый конец посоха упирался ему в грудь, там блестела искорка. Мышцы отшельника были толстые, как сытые удавы. Страшное острие пронзит стальной доспех как пленку бычьего пузыря. Взгляд калики печален, но Томас помнил, с какой холодной жестокостью язычник убивал и тут же забывал про жертвы.

— Рази, — выдохнул он со странным облегчением. — Может быть, и я успею... А нет, то сложу голову, защищая Пречистую Деву...

Внезапно в глазах Олега блеснула тревога, он чуть повернул голову. Томас тоже скосил глаза в ту сторону, и лишь когда в ушах прогремел страшный звон, когда оглох и ослеп от искр в глазах, понял, что подлый отшельник не родился отшельником, знает все хитрые уловки, а его, героя сарацинских походов, поймал на самом простом...

Он рухнул на пол, пытался ухватить противника, теперь уже противника, за сапог, но толстая подошва мелькнула перед лицом и пропала. Томас поднялся на четвереньки, тряхнул головой, в ушах звенели все колокола, словно сам себе саданул железным сапогом по железной голове. В глубине зала мелькнула фигура в звериной шкуре. Красные волосы развевались как пламя, что грозит сжечь весь... этот хехалот.

— Черт бы тебя побрал, — выкрикнул Томас яростно. — Я сам... своими руками привел врага престола Господа своего прямо в хеха... небесный дворец, полный благочестия и святости!

Рыча от стыда и бешенства, он поднялся, держась за стену, тряхнул головой, очищая взор. По мраморным глыбам сползали капли крови, его и Николая-угодника, он же Санта Клаус, а может и проклятого язычника. Стиснув челюсти, он собрал рыцарскую волю и достоинство в кулак, бросился с обнаженным мечом в руке через анфиладу залов.

Глава 12

Три или четыре величественных зала были пусты, еще в двух он смял стражу. В голове была ослепляющая ярость, он помнил лишь, что кого-то рубил, кого-то просто сшиб так, что несчастный ударился о стену, где вспыхнуло, и на пол осел белоснежный хитон с множеством крыльев. Когда понесся дальше, взрывая благоговейную тишь грохотом тяжелых сапог, внезапно услышал негромкий вскрик:

— Эй, рыцарь!..

Он оглянулся, настороженный и злой, готовый увернуться как от брошенного дротика, так и летящей стрелы. В боковом коридоре возник высокий сухощавый серафим. Меч торчал из ножен, руки серафима были далеки от рукояти. Он приложил палец к губам, сказал так же негромко:

— Если ищешь женщину, то не здесь, не здесь...

— А где? — выкрикнул Томас во всю мощь легких...

Серафим поморщился, но все же указал, правда, совсем в другую сторону:

— Третий зал... поворот налево... еще двое ворот. Там на двери крылатый лев с бычьей головой...

Он не договорил, как Томас развернулся, стены замелькали, светильники слились в блистающие полосы. Двери распахивались как от пинка, хотя Томас иной раз вроде бы не успевал поднять ногу.

Мимо двери с крылатым быком едва не пробежал, тот похож разве что на толстого ягненка, но меч в руке протестующе дернулся, сделал слабую попытку вывернуться. Томас с ходу шарахнул ногой, створки распахнулись с такой силой, что от удара о стены посыпались драгоценные камешки.

Комната невелика, но украшена богато. Томас отметил это сразу, хотя взгляд зацепился за женскую фигуру, что стояла возле окна. Женщина повернулась лицом к нему, Томас вскрикнул потрясенно:

— Яра!

Она смотрела неверящими глазами. Вскрикнула как раненая птица, ее руки потянулись навстречу:

— Томас! Ты... пришел сюда с мечом в руке?

— Я пришел за тобой, — ответил он с гордым достоинством. Подумал и добавил, — Любимая.

Она кинулась к нему, вытянув руки, а он, отшвырнув меч, схватил в объятия, жадно целовал ее волосы, ее лицо, мокрые от слез щеки, счастливые любящие глаза. Она вздрагивала и цеплялась за него, а в его сердце как пламя в горящей башне полыхала ярость. Как посмели держать против воли!.. Она не простолюдинка какая-нибудь, а урожденная княжна, а самое главное — невеста Томаса Мальтона, за доблесть и воинское умение избранного советом воинов королем!

— Я видел, как ты одевалась, — сказал он счастливо, — как ты вдевала нитку в иголку!

Она удивленно отстранилась:

— Что? Я со времен своего детства не держала иголку в руках...

— Но я же видел ясно, — начал он, сверху что-то зашелестело. Он все еще держал Яру, когда ее глаза вдруг расширились, она уперлась ладонями в его широкую грудь, уклоняясь от горячих ищущих губ:

— Томас! Сзади...

Страшный удар в затылок потряс как удар топора молоденький ясень. В глазах вспыхнули звезды на черном небе. Он смутно чувствовал, что руки и ноги зажаты словно в тисках кузнеца-оружейника. В ушах длился затихающий звон, будто со всей дури ударили молотом по листу железа, и тот еще вибрирует, медленно затихая. Он смутно понял, что звенит от удара по шлему.

Звезды медленно гасли, а из темноты выступили стены, почему-то пололок. Сверху нависла торжествующая харя. Томас ощутил, что лежит на полу, рванулся, но руки остались прижаты к телу, а ноги не слушались. Он с трудом приподнял голову, его железное тело было так скручено толстыми веревками, что те почти закрыли весь металл.

Громкий насмешливый голос произнес:

— Вот теперь, когда обе птички в моих руках...

Сильные руки подхватили Томаса, прислонили к стене. В трех шагах стоял, широко улыбаясь, тот самый серафим, который указал дорогу. Томас с содроганием смотрел в светлое лицо. Глаза, огромные и пылающие, теперь налились багровым. Брови изогнулись как изломанные стрелы, отчего лицо выглядело не только величественным и грозным, но и злым, даже злобным. Пухлые губы растянулись в торжествующей усмешке, в них появилось нечто змеиное, а ровные белые зубы показались Томасу зубами хищного зверя.

Ярослава сидела рядом с Томасом, туго связанная, но, похоже, ее пальцем не тронули. Она прижалась к нему плечом, и Томас, сразу ощутив прилив сил, потребовал надменно:

— Назови себя, презренный, который бьет в спину!

Серафим всплеснул руками, ворох белых крыльев за спиной заколыхался, распространяя с сильным ароматом фимиама и легкий запах серы:

— Рыцарь с головы до ног! Не в спину, кстати, а в затылок. Я и есть Уриил, если тебе это что-то говорит, меднолобый.

— Ничего не говорит, — бросил Томас надменно. — Безродный плебей! Если твои слуги сейчас же развяжут меня, я постараюсь, чтобы тебя не наказывали слишком жестоко. Поторопись... иудей!

Уриил хохотнул:

— Уже не иудей. И здесь, и в исламе я больше, чем иудей. А завтра весь мир будет в моем кулаке... Но ты, меднолобый, оказался прав насчет Николая-угодника. Конечно же, этот простак не мог стоять во главе заговора. А твой звероватый друг, что показался мне умнее... впрочем, умнее тебя даже твои сапоги... он промахнулся.

— И чего ты хочешь от нас? — потребовал Томас. — Выкупа?

Уриил ответил рассеянно, он все время к чему-то прислушивался:

— Выкупа? Какой выкуп можешь предложить ты... тому, кто уже и так владыка мира?

— Владыка — Господь, — сказал Томас твердо, — а ты... пар, пыль. Я не знаю сколько таких помещается на острие иглы, но на острие моего меча поместится побольше, чем десять тысяч!

— Гордая речь, — ответил Уриил рассеянно, он все еще прислушивался к тому, что происходило за дверью. — Да, Сатана внедрил в вас такое, что ничем не выбить... Эй, это не его поступь?

Оба стража разбежались по сторонам двери. Томас напрягся, уже и он уловил торопливые шаги, в этот миг раздался грохот. Дверь слетела с петель с такой мощью, что грохнулась на середину комнаты, Уриил едва успел отпрыгнуть. В дверном проеме стоял, окутанный тончайшим облаком пыли, красноволосый волхв. В руках был боевой посох, он стоял в боевой стойке. Томас раскрыл рот, пытаясь предупредить, но сильные пальцы стиснули горло, а с другой стороны шею кольнуло острым. Скосив глаза, увидел отточенное как бритва лезвие, что надрезало кожу прямо над сонной артерией.