Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

— Успокоишься преждевременно, Мелхиседек, — просипел щетинистый капитан.

— Почему Мел-хис-ти-сек? — старательно выговаривая слоги, спрашивал Фетисов.

Он, видимо, осоловел, но бодрился.

— Потому что ругается — длиннее не придумаешь. Ну и мастер! Как начнет — прямо на три версты расстояния. Артиллерию перестреляет.

И, в пример, капитан начал развертывать перед нами такое сложнейшее и действительно бесконечное ругательство, что окончить, пока наливали рюмки, ему не удалось.

Мелхиседек рявкнул из соседней комнаты не своим голосом:

— Тигр идет!

И мы, уже окончательно войдя в игру, нырнули под стол, сталкиваясь плечами и головами…

* * *

Время шло. «Тигры» менялись. Иные прошли уже по три круга, другие по два. На спусках и подъемах все чаще случались столкновения и даже прямые катастрофы. Под столом было удушливо жарко от разомлевших тел и спиртного дыхания шестнадцати расслабелых ртов. Ноги сменявшихся «тигров» все медленнее и неувереннее огибали стол, иногда подозрительно долго застаиваясь на месте.

— Эй, ты! — кричал тогда из-под стола батальонный. — Поджиливаешь, закусываешь!

На что обвиняемый, лягнув ногой под стол, хрипел:

— Докажи. Где ве-вещественные доказательства?

В одном из туров я оказался рядом с Жоржем. За ним числилось уже 32 рюмки: для непьющего — порция. Глаза помутнели; он беспрестанно тер рукой лоб.

— Ну как дела, Жоржик?

Он посмотрел на меня слишком пристально, потом на себя — и вскрикнул:

— Голый!

— Кто голый?

— Я! По-зор!

И, встав, сделал попытку завернуться в скатерть. Я схватил его за руки. Он отбивался:

— Некультурно быть голым. Я — голый! З-заверни меня, пожалуйста, скорей!..

Не знаю, удалось бы мне доказать ему, что он ни в малой мере не голый, но из соседней комнаты грянуло:

— Тигр идет!

Мы опустились под стол и… там и остались.

Не одни. К этому моменту под столом покоилось уже не менее шести «мертвых» тел, оказавшихся неспособными по магическому слову «последняя» вылезти из-под скатерти. Некоторые спали, другие пробовали еще подняться. Жорж, попав на кучу тел, расстегнул внезапно разумным жестом воротник, положил голову на чей-то живот и сейчас же заснул. Я собирался было выбраться по сигналу, но ближайший ко мне, толстый, "тяжелого веса", офицер стиснул меня крепкими, как медвежьи лапы, руками:

— Не пущу. Сиди со мной. Мне страшно.

Я попытался высвободиться. Но он держал, как клещами:

— Не пущу!

— Бросьте эти глупости! Сейчас же!

— Ударь меня по морде, — примирительно сказал он, наклоняя голову, тогда пущу.

— Зачем я вас буду бить? — окончательно рассердился я.

— Не можешь бить, тогда сиди и не рыпайся, — резонно умозаключил толстяк, снова смыкая разжатые было руки. — Только смирно сиди. Тебе вредно волноваться. — И, икнув, прибавил: — Мне — тоже.

— Га-га! — злорадствовал наверху у стола батальонный. — Онипчук! Снять еще две рюмки, два стула отставить. Всего половина осталась.

После каждого упокоившегося под столом убирали одну рюмку и один стул.

По следующему туру из строя выбыло трое. Через тур — еще четверо. На ногах оставались только Мелхиседек и батальонный.

Мелхиседек ушел из комнаты «тигром». Батальонный приподнял скатерть, выбирая место:

— Ну и кладбище!

Теперь, когда играющих осталось всего двое, стул был один; смена «тигров» казалась, таким образом, обеспеченной: батальонный, Мелхиседек, опять батальонный…

Но Мелхиседек проявил остроумие: четыре раза, гогоча, как гусь, он садился мимо этого единственного стула. И четыре раза подряд лазил батальонный, кряхтя и вытирая лысину, под стол. На пятый, вылезши, он неожиданно крикнул начальственно, как перед фронтом:

— Ты думаешь, козий ты сын, ты будешь пить, а я тебе буду шута на карачках валять! Онипчук, стул. Ставь сюда бутыль. Рюмку.

И, уютно усевшись друг против друга, Мелхиседек и полковник, уже не спеша, стали продолжать выпивку, аккуратно закусывая.

Мне надоело сидеть. Державший меня в плену поручик давно уже спал богатырским сном. Кругом хрипели и присвистывали пьяные слюнявые рты. Вспомнились горы — стало совсем противно.

Вытянув затекшую ногу, я осторожно вылез. Собутыльники заметили меня только минуты через две. Батальонный недоуменно отставил рюмку:

— Ты что за человек?

Я поклонился официальнейшим образом:

— Тут у вас мои товарищи в гостях, так я за ними.

— Это — питерские? Ах, извините, пожалуйста, — засуетился вдруг полковник, пытаясь застегнуться. — Мы, знаете, тут, в некотором роде… А товарищи ваши… фьють…

— Ушли?

— Нет, здесь. — Он с совершенным убеждением мотнул ногой. — Но только… как же бы это вам их доставить?.. Впрочем… Онипчук!

— Здесь, вашбродь!

— Заложить двуколку.

— Слушаюсь.

— Позвольте познакомиться. — И полковник уже вполне уверенно протянул мне руку. — Командир N-ского стрелкового батальона. А это поручик Мелхиседек. Остальных не представляю: извините, не поймут. — Он приподнял скатерть. — Видите: иже во святых отец наших… А ваших, помнится, было пять?

— Пять.

— Ну, давайте искать.

Мелхиседек и он разворотили кучу тяжело дышавших тел. Первым извлекли Жоржа, за ним Фетисова. Дольше всех не находили Басова.

— Четыре. Где же пятый? — пыхтел под столом батальонный. — Куда, к черту, девался пятый? Мелхиседек, проверяй по ногам: которые не наши.

Мелхиседек, ерзая коленками, перебирал ноги.

— Вот дьявол! Ей-богу, все наши. Пятый-то где же? Слопали они его, черти, что ли? Я же сам видел, как он под стол лез. Такая у него еще, извините, рожа несимпатичная, столичная рожа, ар-рис-то-крат! Мелхиседек, считай сызнова. Мелхиседек, я тебе говорю!

Но Мелхиседек, втянув под стол голову, затих. Полковник махнул рукой:

— Ничего не поделаешь, сами видите: лунное затмение. Везите хоть четырех. Пятый разыщется: дошлем, не извольте беспокоиться. Всего вернее сапогами с кем-нибудь обменялся, теперь нипочем не отличишь. Морды-то, посмотрите, у всех одинаковы: родная мать не узнает.

Я посмотрел: действительно, лица у всех — бритые, бородатые и вовсе еще безволосые — были странно одинаковы одним мертвенным, затершим черты, противным сходством.