Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Шурка беспокойно заерзал на камне. Как он этого не заметил!

Прежде, по вечерам, когда он ставил жерлицы, река у берега долго не засыпала. Все слышались всплески, шорохи, какие-то вздохи. Точно кто-то ворочался в воде с боку на бок, укладываясь на ночь, и никак не мог угнездиться, как братик Ванятка. Сейчас вода была мертвая. Даже в заводи не крякали утки, — снялись, улетели давным — давно в теплые края. Ничего живого не существовало вокруг — одна холодная, сырая, разноглазая темь простиралась по реке,

Шурке сразу стало зябко.

Неужели и впрямь нет рыбы у берега? Попробуй достань ее острогой в глубине! Хоть до неба разведи теплину в лодке — все равно в воде на сажень не разглядишь даже самой что ни на есть крупной рыбины… А ну, как Петух правду говорит, не дал Капаруля завозни и сам не поехал? С водяным не поспоришь, это тебе не мамка, слезами не прошибешь, да Ленька, кажись, и не умеет реветь… Ой, нахвастался, кашлюн несчастный! Никакой он не имеет власти над дедом — бакенщиком. Где ему, хрипуну, совладать с водяным, коли с пустяшной задачкой справиться не может!

Он твердил это про себя, горевал, отчаивался, а видел другое: как Ленька, простуженно сипя, независимый и презрительно — снисходительный, делает небрежное движение рукой, расправляясь с Капарулей, как с мухой. И Шурка, хватаясь за эту руку, на что-то еще надеялся.

— Подождем минуточку… а, Яша? — молил он шепотом, коченея от сырости и тревоги. — Давай побегаем, живо нагреемся!

— Давай, — вздохнул, уступая. Петух.

Они принялись носиться в темноте по отмели. Песок визжал под ногами, но тепла не прибавлял. Тогда рыбаки стали толкаться плечами, как толкаются зимой, в мороз, на шоссейке возчики, похлопывая себя рукавицами. Ребята наскакивали баранами, бодались и, наконец, сцепились по — настоящему, стараясь положить один другого на лопатки.

И до чего же приятна была эта возня после долгой разлуки!

Они обнюхивались, как старые псы, урчали и лязгали зубами от наслаждения. Узнавали, сопя и пыхтя, силенку проворных знакомых рук, внезапные подножки, ласковую трепку за волосы, за нос и уши, хитрые увертки и многое другое, отчего им становилось весело.

Возня точно скрепила их примирение. Не было и в помине неловкости, стеснения. Они ползали на брюхе, ложились поочередно на лопатки и братски обнимались. Скоро повалил из разинутых ртов пар, ребята вспотели и согрелись на славу.

— Постой! — остановил Яшка друга, лежа под ним на мокром песке. — Гляди-ка!

Шурка вскочил на ноги и увидел, что тьма была уже трехглазая. К бело — красным неподвижным рыбьим глазам прибавился еще один, светло — желтый, маленький, живой. Он мигал и ползал в темноте, как золотой жук.

— Никак… разговаривают, — сдавленно шепнул Шурка. Они прислушались.

В черной ночи на том берегу, где ползал золотой жук, слышались шаги, кашель, слабо звякало железо. Вот грохнула цепь на мостках, что-то заскрипело и равномерно зашлепало по воде. Потом донесся простуженный строгий голос Леньки:

— Пошевеливайся, Капаруля!

Золотой жук не ползал больше в темноте, не мигал, он стал неподвижным и круглым, как огни бакенов. Жук не приближался, а шлепанье весел, скрип уключин, Ленькин кашель становились заметно слышнее.

— Левей! Бревно несет… расколет твое корыто. Говорю, левей! — сипло, отчетливо, как бы совсем рядом, сказал Ленька.

— На Юхоти… вчерась… прорвало запань. — глухо, неохотно ответил дед — бакенщик и выругался. — Прибьет к берегу — возись теперь с кряжами.

— Не твое дело.

— Известно, не мое… Пальцем не ударю, черт с ним, с ихним лесом… Только воду поганят. Кряжи-то, ровно утопленники, плывут. Тьфу!

Весла в темноте громко всплеснулись, уключины заскрежетали. И сразу из холодного, непроглядного мрака на Шурку и Яшку надвинулись немного наискось знакомый, загнутый вверх нос Капарулиной завозни, фонарь на корме, сутулая спина бакенщика, работавшего веслами, и Ленька, стоящий посреди лодки, опершись на багор. На носу завозни виднелась прилаженная жаровня, отчего нос лодки казался еще выше.

Ребята, оробев, не двинулись с места.

— Эй, где вы там? — крикнул Ленька.

— Здесь… — хриплым шепотом отозвался Шурка.

Капаруля, оглянувшись на берег, тронул одним веслом, тронул другим, и завозня, шурша днищем по песку, подчалила прямо к Шуркиным сапогам. Он попятился от света и лодки, вспомнив летнее озорство над водяным. Яшка тоже благоразумно отошел в темноту. Бакенщик мельком, подслеповато и равнодушно посмотрел на ребят и, вынув весла из уключин, взялся за деревянный совок, лениво отчерпал воду в завозне. Потом перебрался на корму, стал закуривать.

— Опять мой кисет взял? — строго сказал ему Ленька, возясь с жаровней. — Смотри, Капаруля, отниму. Будешь у меня сегодня сидеть без курева всю ловлю… Подай топор и спички, тебе говорят!

Дед усмехнулся в бороду и ничего не ответил. Однако подал внуку то, что он требовал.

— Крути на двоих, — смилостивился Ленька и победоносно покосился на Яшку и Шурку, которые умирали от радости, глядя, как Ленька распоряжается водяным. Значит, он не прихвастнул. Значит, он тут, на завозне, действительно самый главный хозяин, а Капаруля — так, сбоку припёка, муха, не стоящая внимания.

Они влезли в лодку, которая пахла сыростью и рыбьей чешуей, принялись подобострастно помогать Леньке щепать лучинки, разжигать на жаровне смолистые, мелко наколотые еловые поленья. Они не позволяли хозяину завозни утруждать себя, завладели топором, спичками, и скоро Леньке осталось только распоряжаться, покрикивать на работников, сердиться, что он и делал с большим удовольствием.

Раздувая огонь, подкладывая на железную проволочную решетку щепочки и самые тонкие, сухие полешки, чтобы костер поскорей запылал, рыбаки с трепетом разглядывали на дне завозни две грозные остроги на длинных шестах: с частыми, острыми зубьями — на мелкую рыбу, и с редкими, по пальцу, что у бороны, — на крупную, как они догадывались, на пудовую рыбищу, коли она попадется. На каждом зубе блестело свежеотточенное жало, как у удильного крючка, чтобы рыбина не сорвалась, когда ее будут вынимать из воды.

Ах, кажется, в самом деле доведется нынче Шурке и Яшке подержать в руках эти рыбацкие заманчивые вилы! Доведется поцелиться и ударить по окуням, щукам и налимам, да так, что добыча будет проткнута насквозь — с костями, мясом и потрохами. Они станут бить рыбу острогой, как Кузьма Крючков, бедовый казак, колет пикой германцев и австрияков — без промаха и без счета… Хороша саженная вилочка, поддевай ею рыбу, словно со сковороды!.. Да, будут радости невиданные и неслыханные, только бы угодить требовательному, придирчивому хозяину завозни.