Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Тихони с досады начали было шептаться, поглядывая на Шурку, предлагая венчать жениха и невесту. Тихонь никто не поддержал, даже Олег Двухголовый промолчал, копаясь в карманах. Про сочинения забыли, не спорили, чье лучше. И Шурка был этому рад. Теперь-то он понимал, что нагородил в тетрадке несусветную чепуху. Стыдобушка!

Под руку попалась ольховая палка. Шурка набросился на нее, как на врага, и, отводя душу, принялся с ожесточением ломать. Палка не поддавалась, защемила ему мизинец.

Это уже было некоторое развлечение.

Ребята с любопытством смотрели, как вспухал и багровел у Шурки палец.

— Больно? — спросил Пашка Таракан.

— Еще чего скажешь! — ответил Шурка, стойко перенося боль. — На войне солдат на кусочки режут, а они и не охнут.

Все принялись надламывать прутья, ветки, палки и защемлять себе пальцы, хвастаясь друг перед другом солдатской выносливостью.

Победил Аладьин Гошка, он прищемил ладонь до крови и не поморщился. Вот герой!

— Я нарисую дяденьку Матвея, как он германцев лупит, — пообещал Пашка Таракан, выражая этими словами некие тайные мыслишки, неустанно бурлившие в горячих ребячьих головах. — Здорово получится, вот увидите!

Он побежал в класс за карандашом и бумагой.

— Как думаешь, у твоего отца есть георгиевский крестик? — задумчиво спросил Петух Шурку.

— Еще не один, наверное… А у твоего?

— Ясное дело!

Петух воинственно тряхнул волосами, отвел Шурку в сторону и шепнул:

— Хорошо бы и нам с тобой, Саня… по крестику заслужить.

— Да, хорошо бы, — согласился Шурка, пристально следя за Пашкой. Тот выскочил на крыльцо, присел на ступеньку и нетерпеливо склонился над бумагой. Шурка вздохнул. — Хорошо бы… Да где их возьмешь, крестики? Здесь немцев нет, бить некого. Разве Олега Двухголового с Тихонями? Да ведь за них крестиков не дадут, — невесело пошутил он.

Яшка не улыбнулся, только грустно посвистел.

— Надо что-то придумать, — сказал он, помолчав. — Смерть хочется поносить крестик на рубахе. Вот бы ребята позавидовали!

Глава IV ОЛЕГ ДВУХГОЛОВЫЙ И ЕГО РАНЕЦ

Этому важному разговору помешала торговля, которую устроил Олег Двухголовый на лужайке. Он успокоился раньше других, притащил из класса свой тяжелый, единственный в школе настоящий ранец, обшитый светло — рыжей волосатой кожей.

Ранец этот третий год был предметом всеобщей и постоянной зависти. Двухголовый крестился и божился, что кожа на ранце тюленья. Никто из ребят живых тюленей не видел, спорить с Олегом было трудно. В книгах, на картинках, тюлени нарисованы маленькие, шерсти не разглядишь. А между тем золотисто — белый жесткий, как щетина, волос на Олеговом ранце действительно не походил на лошадиный или телячий. Спорь не спорь, а уж, верно, какому-то другому, неизвестному животному принадлежала эта колючая шкура.

Все ребята таскали холстяные и клеенчатые сумки на боку. Сумки мешали атаковать врага и драться врукопашную. Олег носил свой ранец на спине, оба кулака у него всегда были наготове — обороняйся, сколько хватит сил. И при отступлении ранец не мешал, — напротив, он защищал загорбок от неприятельских камней и тумаков. Имелось и еще одно существенное обстоятельство, из-за которого многие ребята завидовали хозяину тюленьего ранца. Но про это последнее и, может быть, самое главное преимущество ранца ребята никогда не говорили вслух.

Олег, расстегнув ранец, вытащил бутылку с топленым молоком и кусище ржаного поджаристого пирога с капустой и яйцами. Шурка и Яшка издали тотчас заметили — в пироге было яиц больше, чем капусты. А в молоке плавало столько пенок и масла, что Двухголовому пришлось веточкой протыкать забитое маслом и пенками горлышко бутылки. Надув толстые, румяные щеки, Олег, косясь по сторонам, тянул молоко, не прикасаясь к пирогу. Он лишь немного поковырял начинку.

— У тебя есть чего укусить? — спросил Шурку Петух, сплевывая сквозь зубы.

— На уроке лепешку съел… А у тебя?

— Не захотелось тащить хлеб в школу. Я его по дороге уплел, — мрачно сообщил Яшка.

Они старались поменьше смотреть на Двухголового и его фокусы.

В черном суконном пиджаке и брюках навыпуск, в ботинках со шнурками, как взрослый парень, Двухголовый, важничая, завтракал на виду у всех. Кудрявый чуб, который он отрастил себе с весны, падал ему на лоб. Он потряхивал чубом, отводил его рукой назад, да без толку. Хоть два чуба отрасти, все равно голова огурцом, не спрячешь, и желобок посредине — до смерти Олег останется Двухголовым.

Сельские ребята вертелись возле Олега, притворяясь, что играют в пятнашки. Особенно старался, как всегда, не замечать Олеговой приманки Колька Сморчок, но ему это не удавалось. Босой, косматый, придерживая широкие отцовы штаны, он носился за девчонками и малышами, хлестал их прутом, кричал, как батька на коров, громким басом: «Ку — у–да — а!» — а сам не спускал глаз с тюленьего ранца.

— Петух! Кишка! Пирога хотите? — дружелюбно позвал Олег.

Это был подвох или желание заключить мир. Ни то, ни другое не устраивало приятелей.

Они гордо и независимо повернулись спиной к Двухголовому, не удостаивая его ответом.

— Ну, губа толще — брюхо тоньше, — сказал Олег, опрокидываясь на спину. Балуясь, он разинул пошире рот, повыше поднял бутылку. Молоко полилось из горлышка струей. Олег захлебнулся и облил суконный пиджак.

— Так тебе и надо, бахвал, — сказал кто-то из ребят, истощив терпение и потеряв надежду урвать что-нибудь у богача.

Олег приподнялся, вытер пиджак, а заодно и мокрые щеки.

— Колька, — крикнул он, — уговор помнишь?

Колька Сморчок, как заяц, сделал скачок к тюленьему ранцу.

— Помню, — сказал он, переводя дух и глотая слюну.

— Трусишь?

— Нисколечко!

Олег покопался в ранце, достал кулечек и насыпал Сморчку полную горсть серой крупной, как дресва, соли.

— Лопай, — приказал он, глядя исподлобья с жестоким любопытством на Кольку. — Сжульничаешь — пирога не дам… Братцы, — обратился он к ребятам, — будьте свидетелями.

Зевак на такое зрелище нашлось хоть отбавляй. Колька набил рот солью и жевал, перекосив лицо.