Открытие себя (сборник)

Матвей Аполлонович закурил еще одну папиросу. И все-таки это дело отдает не обычной уголовщиной. Если преступники работают и в Москве, и здесь и мотивов корысти, личных счетов и секса нет, то… наверное, Кривошеин действительно сделал серьезное изобретение или открытие. Нет, завтра он будет настаивать перед Алексеем Игнатьевичем, чтобы к этому делу подключили органы безопасности! (Хотя Онисимов никогда не узнает, как обстояло дело, нельзя не отдать должное его следовательской хватке. В самом деле: ничего не понимать в сути дела, а только на основе внешних случайных фактов построить логически непротиворечивую версию – это не каждый может!)

Подумав так, Матвей Аполлонович успокоенно уснул. Сейчас ему снится приятное: что его повысили за раскрытие такого дела… Но сны еще менее подвластны нашим мечтаниям, чем реальная действительность, – и вот следователь раздосадованно мычит, а пробудившаяся жена озабоченно спрашивает: «Матюша, что с тобой?» Онисимову привиделось, что в горотделе произошел пожар и сгорело новое штатное расписание…

Аркадий Аркадьевич Азаров уснул совсем недавно, да и то после двух таблеток снотворного: утром проснется с неврастенией. Его тоже одолевали мысли о происшествии в лаборатории новых систем… Уже звонили из горкома партии: «У вас опять авария, Аркадий Аркадьевич? С человеческими жертвами?» – и откуда они так быстро узнают! Теперь пойдет: вызовы, комиссии, объяснения… Что ж, на то ты и директор, много денег получаешь, чтобы тебя дергали всюду! Вот из-за таких вещей, в которых он не повинен и не может быть повинен, ставится под сомнение его честная положительная работа! Аркадий Аркадьевич чувствовал себя одиноким и несчастным.

«…Не надо было организовывать эту лабораторию „случайного поиска“. Не послушал себя. Ведь идея, что путем случайных проб и произвольных комбинаций можно достичь истины и верных решений в науке, была глубоко противна твоему мышлению. И противна сейчас. Метод Монте-Карло… одно название чего стоит! Вера в случай – что может быть ужасней для исследователя? Вместо того чтобы, логически анализируя проблему, уверенно и неторопливо приближаться к ее решению – испытывать, пусть даже с помощью приборов и машин, свое игорное счастье! Конечно, и таким путем можно строить наукообразные системы и алгоритмы, но не похожи ли они на те „системы“, с помощью которых игроки в рулетку, надеясь выиграть, просаживают свои состояния… Подумаешь, изменил название лаборатории. Но суть-то осталась. Пустил на самотек, рассудил: такое направление в мировой системологии есть – пусть разовьется и у нас… Вот и „развилось“!»

Тогда Аркадий Аркадьевич не высказал Кривошеину своих сомнений, чтобы не убить его энтузиазм, только спросил: «Чего же вы намереваетесь достичь… э-э… случайным поиском?» – «Прежде всего освоить методику», – ответил Кривошеин, и это понравилось Азарову больше, чем если бы он начал фонтанировать идеи. «Нет, он не только осваивал методику. – Аркадий Аркадьевич вспомнил лабораторию, установку, похожую на осьминога, обилие приборов и колб. – Развернул какую-то большую экспериментальную работу… Неужели у него получалось то, о чем он докладывал на ученом совете? Но все кончилось трупом. Трупом, обратившимся в скелет! – Азаров почувствовал отвращение и ярость. – Надо сворачивать экспериментальные работы, вечно в них что-нибудь случается! Непременно! Системология по сути своей наука умозрительная, анализ и синтез любых систем надо вести математически – и нечего… Теорию нужно двигать! А хочется работать с машинами – пожалуйста, программируйте свои задачи и идите в машинный зал… Да и вообще эти эксперименты, – академик усмехнулся, успокаиваясь, – никогда не знаешь, что ты сделал: глупость или открытие!»

Конец ознакомительного фрагмента.