Откуда взялся этот Клемент?

— Глаз за глаз. Собираюсь вам обоим прострелить коленные чашечки.

При других обстоятельствах я, возможно, и оценила бы его прямоту.

Снова смотрю на Клемента. К моему ужасу, он преспокойно потягивает себе пивко из банки.

— Послушайте, мистер, э-э… Черный. Нельзя ли уладить вопрос без насилия?

— Как это сделал твой кореш?

— Хм, нет, но наверняка ведь можно заключить какое-то соглашение?

— Сможешь вылечить моему брату ногу?

— Э-э… нет, но…

— Конечно же, не сможешь! — ревет отморозок. — Засунь свое соглашение себе в задницу, сучка! Меня оно не интересует.

Переговоры закончены.

Черный делает в мою сторону еще три-четыре шага. Я инстинктивно пячусь назад, пока не упираюсь спиной в холодильник.

Головорез опускает пистолет, прицеливаясь мне в колено. Затем оборачивается к Клементу:

— Начну с нее, чтоб ты сполна насладился ее визгами.

И Клемент наконец-то соизволил подать голос:

— Давай, валяй, говнюк. А то я совсем измотался.

И после этого откидывается на спинку стула и зевает, неторопливо потягиваясь во всю ширь плеч, прямо с банкой в левой руке.

Меня только и хватает, что вытаращиться на него с раскрытым ртом.

«Ах ты гребаный засранец!»

Закончив разевать пасть, Клемент вскидывает руки вверх. И когда его левая рука достигает почти вертикального положения, он внезапно отпускает банку.

От полученного импульса емкость с пивом отправляется в полет по дуге через всю кухню. По ощущениям, она отнюдь не рассекает воздух со свистом — наверное, с такой же скоростью летит брошенный родителем карапузу мяч.

Поди догадайся, чего Клемент надеялся добиться своей выходкой. Банка движется столь неестественно медленно, что у Черного просто вагон времени отойти от нее в сторону. Еще, наверное, и газету успеет почитать, дожидаясь ее приземления.

Тем не менее, пока я отслеживаю взглядом баллистическую траекторию импровизированного снаряда, эффектно разбрызгивающего на лету свое пенное содержимое, мне становится предельно ясен подлинный замысел Клемента: отвлечь внимание.

Первое, что я слышу, это скрежет ножек стула по полу. А затем мое периферийное зрение заслоняет огромная тень.

Внезапно меня за талию обхватывает рука и тут же оттаскивает назад, одновременно с чем вторая устремляется мимо моего лица к дверце холодильника.

Я моргаю, и за эту миллисекунду рука достигает своей цели. Клемент распахивает дверцу навстречу физиономии Черного.

Должно быть, дверца во что-то врезалась, поскольку молниеносная операция Клемента завершается быстрой чередой звуков.

Первый — сдавленный вой. Затем — глухой удар чего-то большого о дверь кладовки.

Третий звук не перепутаешь ни с чем.

Пистолетный выстрел.

Не ошибаюсь я в природе звука еще и по той причине, что пуля уже врезалась в стену где-то у меня за спиной, предварительно пройдя через мою ногу.

Боль просто ужасающая, как будто в икру мне, как раз под коленкой, вонзили раскаленную добела кочергу. Боль стремительно распространяется по всей ноге, словно аккумуляторная кислота по венам. У меня так и перехватывает дыхание, и вопль застревает в глотке.

Естественно, моя правая нога подгибается, я выскальзываю из хватки Клемента и падаю. И ничто меня не останавливает.

Раньше я как-то особо и не задумывалась, какую кучу информации способен обработать головной мозг за какой-то миг.

Я знаю, что падаю и что мне необходимо вскинуть руки для смягчения падения.

Увы, нейронный сигнал самую малость запаздывает, и руки уже не успевают закончить движение. Зато мои глаза проявляют большее проворство и перескакивают с подошв туфель Черного на вспарывающий воздух ботинок Клемента. Моя догадка заключается в том, что головорез в данный момент сидит на заднице, спиной привалившись к двери кладовки. Теперь уже неважно, с умыслом он выстрелил или нет. Ботинок Клемента достигнет какой-то части тела Черного еще до того, как завершится мое падение.

Взгляд мой продолжает смещаться слева направо и успевает выхватить еще один образ — массивный торец кухонной стойки.

Картина стремительно заполняет поле моего зрения, и вот я уже четко различаю текстуру древесины.

Десять сантиметров.

Пять.

Один.

Меж глаз у меня взрывается яркая вспышка.

Спокойной ночи.

45

Компьютер в моем магазине безнадежно устаревший. Грузится целую вечность, а работает он с расторопностью ленивца на выходных, да еще и недовольно скрежеща при этом.

Я и есть такой вот компьютер.

Мои ощущения включаются по очереди и ужасающе медленно.

Первое чувство, что вытаскивает меня из мрака, — это слух. Поначалу таковой не доносит до меня никаких отчетливых звуков, лишь низкое прерывистое гудение.

Затем к слуху присоединяется вкус. В порядке эксперимента провожу языком по сухому нёбу и ощущаю мерзкую прогорклость.

Следующим включается обоняние. Кажется, дезинфицирующее средство. И лилии? Может, флёрдоранж? Последний аромат пробуждает какие-то воспоминания. Духи?

Наконец, возвращается зрение.

И внезапно я ощущаю, как чья-то теплая рука сжимает мою.

Общеизвестно, что человеческое тело примерно на шестьдесят процентов состоит из воды. Когда я пытаюсь расклеить пересохшие губы и слипшиеся окаменевшие веки, могу лишь заключить, что в моем организме воды существенно меньше нормы. Никогда еще не испытывала такой жажды.

Раз шесть-семь с усилием жмурюсь, чтобы развеять плотный туман, заволакивающий зрение.

Постепенно дымка рассеивается, и передо мной вырисовывается нечто овальное.

Лицо. Мама.

Она улыбается, хотя счастливым выражение ее лица не назовешь. По щеке у нее скатывается одинокая слезинка.

— Ох, слава богу, — шепчет она. — Теперь все хорошо, милая. Я здесь.

А было плохо? И где «здесь»?

Вместо первого слога мне удается издать лишь хрип, и я отказываюсь от попытки отозваться.

— Сейчас принесу тебе воды.

Мама исчезает, и я вижу только голую стену. Стоит переместить взгляд влево, как туман возвращается опять. Снова несколько раз жмурюсь, и тогда мое местопребывание становится очевидным: я на больничной койке. Понятно и то, что это не общая палата. Других коек не видать, только тележки с какими-то аппаратами неизвестного мне назначения.