Отличный парень

— Дайте мне визитку.

Она уже плачет навзрыд.

— Его уже точно продали. Другого такого больше нет. Он единственный и неповторимый. Я занималась вами, вашим горлом, а в это время продали моего песика! В Америке нельзя нарушать слово. Я не пришла за ним в назначенное время, и его продали.

Ее горе безутешно. Она рыдает. Что осталось от уверенной в себе женщины, знающей, что она хочет в этой жизни? Ничего. Только слезы и глубокая печаль.

— Продали моего щеночка! Я никогда не увижу его.

Роберт нажимает на кнопки телефона.

— Алло?

Мужской голос.

— Господин, простите, что я беспокою вас так поздно.

Хельга смотрит на него. Ее нельзя узнать. Ее залитое слезами лицо стало таким, каким было в детстве.

— У вас есть щенок терьера, которого оставила для себя одна дама?.. Она…

Роберт смотрит на нее.

— Она моя кузина. Щенок еще у вас?

Глаза Хельги.

— Щенок еще у вас?

Неожиданно сердце Роберта наполняется такой глубокой радостью, что он готов расплыться в улыбке.

— Прекрасно. Я очень рад. Я приду за ним утром. Я хочу подарить его моей кузине. Но мне придется зайти к вам еще до девяти утра. Позднее я не смогу. Пожалуйста. Я буду у вас раньше девяти часов. Вы не продадите его? Договорились. Завтра утром я буду у вас. Хорошенько присматривайте за ним. Вы знаете, этот щенок очень важен для нас двоих!

Хельга произносит:

— Вы очень добрый человек.

Роберт ложится в постель. Он смотрит в потолок. Хельга ходит взад и вперед по комнате.

Она приносит раскладную кровать.

Наконец наступает тишина. Роберт лежит в постели, отобранной у ее законной хозяйки. Хельга устроилась по-походному на раскладушке. Темно.

— Доктор сказал, что вам нельзя возвращаться в гостиницу, вам нужен постельный режим. Он слишком быстро сбил вам температуру. Лихорадка может повториться.

— Если я послушаюсь его, то пропущу целый рабочий день совещания. У меня останется всего два дня. Затем отъезд. В Европу.

— Будет лучше, если вы признаетесь ей в любви. Быть может, она и не догадывается…

— Через несколько лет, — поддерживает разговор Роберт. — Только через несколько лет.

— Никогда не знаешь, сколько времени тебе отпущено… Предположим, что один из вас уйдет раньше из этой жизни; тогда другой останется навсегда в полном неведении.

— Издержки брака, — произносит он.

Немного времен спустя:

— Какую вы дадите ему кличку?

— Щенку? Киндер.

Он повторяет по-французски.

— Ребенок. Странная кличка для пса. Ребенок, иди сюда; Ребенок, ты налил лужу… Ребенок, сейчас я тебе устрою взбучку…

Голос немки становится нежным.

— Я хочу сказать: Ребенок, я тебя люблю. Я буду любить этого щеночка, как своего ребенка. Со стороны людей я не видела ничего хорошего. Или совсем немного… Спасибо за звонок. Я уже смирилась с этой утратой.

Он хотел было ответить, что его не за что благодарить. Однако он знает, что погрешил бы против истины. Впервые в жизни он совершает благородный поступок. И вкладывает в него всю душу.

— Я буду считаться его французским дядюшкой, — произносит Роберт почти серьезным тоном. — Хорошо иметь племянника в Америке! Хоть раз в жизни я смогу хвалиться своей родней. Мой американский племянник. Ребенок. Терьер.

11

Ночь. Ей давно хотелось разгадать ее тайну. Узнать всю ее подноготную. Ночь. Она всегда оставалась для нее неизведанной территорией. Как старый сундук, чьи ключи давно утеряны. И вот теперь ночь распахивает перед ней свои двери. Она приглашает взглянуть на то, что скрывается за ними. Каштановое небо темнеет все больше и больше. На его гладком бархате, разрезанном линией горизонта, уже светятся редкие звезды.

Все чаще раздается вой полицейской сирены. Похоже, что с наступлением темноты блюстителям порядка здесь хватает работы. После того как несколько пустынных улиц и перекрестков остались позади, машина Стива въезжает в квартал для чернокожих. У сидящего за рулем американца напряженное и суровое выражение лица. Ее пугает этот белокурый робот. Такое впечатление, что он затаил на нее обиду. Возможно, он не просто сердится на нее — она его раздражает.

— Заблокируй дверь со своей стороны, — говорит Стив.

Анук послушно выполняет его приказ.

Они останавливаются на красный свет. Какой-то чернокожий мужчина проходит впереди и слегка стучит по капоту их машины.

— …белый… — слышит Анук.

— Мы не нравимся ему.

Стив пожимает плечами. Другой чернокожий, идущий по пешеходной дорожке, тычет в них пальцем… и вновь она слышит: «…белый…»

Улицы запружены народом. Здесь черные чувствуют себя хозяевами в доме. Шумные стайки черных ребятишек молниеносно срываются с места на место.

— «…белый…»

Вновь кто-то барабанит кулаком по их машине. Стив нажимает на акселератор. Скопление людей. Крик… Черная окровавленная плоть. «Нет, — кричит какая-то женщина, — он ничего не сделал!» Они никогда не узнают, о чем горюет эта женщина. Приземистые четырехэтажные дома, балконы. И повсюду черные, словно тараканы, вылезающие со всех щелей. Жарко. Здесь живут, любят, едят и умирают на улице. Крик. Детское лицо. Круглые глаза, торчащие во все стороны курчавые волосы. Чернокожая красотка поравнялась с фонарным столбом; крутобедрая, в шелковой мини-юбке; под легкой блузкой агрессивно вздымаются вверх ее крепкие груди; у нее такие длинные ноги, что кажется, будто они растут от зубов; всем своим видом она словно бросает вызов общественной морали.

— …белый… — произносит кто-то.

Стив благодарит его, не опуская стекло.

— Он сказал «белый»? — спрашивает Анук.

— Нет. Он произнес: свет. Я не включил фары.

Рядом с ними останавливается полицейская машина. Двое полицейских выскакивают на тротуар и мгновенно скручивают какого-то типа, похожего на черную тень. Улицы постепенно заполняют толпы чернокожих. Сердце Анук учащенно бьется. Какое красивое зрелище. Толпы чернокожих ребятишек. Мужчины и женщины неторопливым потоком растекаются по улицам. Рослый мужчина протягивает руки, словно благословляет толпу. «Иисус, Иисус, Иисус…» Импровизированный хор из стоящих на ногах, коленопреклоненных и распростертых на земле людей вторит ему: «Иисус, Иисус, Иисус».

— Стив, — говорит она, — вы могли бы сказать мне хоть пару слов. Ваше молчание действует мне на нервы.

— Вам мало? — спрашивает американец. — Того, что вы видите вокруг?

«Иисус, Иисус, Иисус».

Вот у подъезда какая-то женщина, сидя на последней ступени лестницы, расстегивает блузку и вынимает наружу разбухшую от молока грудь. Младенец тут же приникает черной головой к этому живительному источнику.

«Иисус, Иисус, Иисус».

— Ни Бога, ни семьи, ни родины, не так ли? — произносит Стив.