Отличный парень

— Анук, та плачешь?

Она лежит не шелохнувшись. Если бы в эту секунду она могла бы умереть! Откуда-то из темноты подсознания ей слышится знакомый голос: «Внученька, неужели ты такая же трусливая, как твой отец? Смерть по заказу — проявление трусости. Впрочем, в двадцать лет не очень дорожишь жизнью».

— Почему ты плачешь? — спрашивает Роберт.

В полном замешательстве, пропахший дымом дорогих сигар, алкогольными парами всех видов, он, кажется, принес в эту комнату на своей одежде хор чужих голосов. Над Анук склонился не один человек, а все его деловые партнеры, участвовавшие в сегодняшнем совещании.

— Из-за меня? — спрашивает он. — Я звонил тебе не один раз. Твой номер постоянно не отвечал. Я очень сожалею, что оставил тебя одну. Я все тебе объясню. У меня был очень тяжелый день.

Анук открывает глаза.

— Раз ты плачешь, то это из-за меня. Следовательно, ты испытываешь чувство ко мне.

Он уже опускается, чтобы присесть на ее кровать. И в ту же секунду Анук восклицает:

— Не прикасайся ко мне! Оставайся там, где стоишь.

Роберт, растерявшись, застывает на месте в исключительно неудобной позе. Он ждет. У него пересохло во рту. Он облизывает губы. Затем он выпрямляется и огибает кровать. Он подходит к ней с другой стороны и опускается на колени. Теперь он совсем близко видит ее лицо. Перед ним обожженное солнцем, распухшее от слез лицо обиженного на смерть ребенка. Густые светлые волосы слиплись от пота. Что осталось от той красавицы, которую он знал вчера, позавчера, тринадцать месяцев назад? Ничего.

— Что такого я сделал? — спрашивает он, стоя на коленях. — Неужели я совершил какой-то нехороший поступок? В двадцатилетнем возрасте нельзя быть настолько избалованным ребенком, чтобы смертельно обидеться на меня только за то, что я оставил тебя одну всего на двадцать четыре часа!

Анук протягивает вперед руку; ощупью она ищет лицо Роберта только для того, чтобы прикрыть ему ладонью рот.

— Пожалуйста, замолчи, — говорит она. — Ты тут совсем ни при чем.

Роберт берет ее руку. Еще вчера она казалась ему такой сильной, привыкшей крепко сжимать автомобильный руль или клюшку для игры в гольф. Сейчас он видит, насколько она слабая и маленькая.

— Я прошу у тебя прощения, — говорит Анук. — За наступающую ночь. По всей видимости, ты устал после заседания, а я буду мешать тебе спать. Я собираюсь плакать до утра. Мне так плохо.

— Боже мой! — восклицает он. — Открой же глаза и взгляни на меня!

Медленно разъединяются слипшиеся ресницы. С них давно уже стекла тушь. Голубые глаза с красными прожилками превратились в две узкие опухшие по краям щелки. Нет, это вовсе не глаза Анук.

— Говори же, наконец! — просит Роберт.

— Не стоит, — говорит она. — Все равно ты ничего не поймешь. Я влюбилась. Вчера я познакомилась с одним потрясающим человеком и буду любить его до конца своих дней. Не волнуйся. Мои дни сочтены. Ты будешь самым знаменитым среди новоиспеченных парижских вдовцов. Я покончу с собой при первом удобном случае.

По-прежнему стоя на коленях, он чувствует себя так, как будто получил удар ниже пояса. Его жизнь рушится. Сколько раз, не признаваясь даже самому себе, он мечтал о том, чтобы в него вот так смертельно влюбились.

— Где этот человек? — спрашивает Роберт.

Она ворочается на кровати. С нее почти сползает простыня.

— Он не пришел, — отвечает она. — Я ждала его весь день. Сегодня. У памятника Линкольну. Роберт, ты разумный и рассудительный человек. Если бы ты сумел выслушать меня… Я не прошу от тебя помощи. Только молчания. И снисходительности.

Роберт встает. Он мерит шагами гостиничный номер, внезапно ставший для него таким же негостеприимным и безлюдным, как неисследованная сторона лунной поверхности. В этой комнате стоят две кровати, телевизор с потухшим экраном, горят две включенные лампы, сброшенная в кучу одежда на полу и влюбленная женщина… В кого-то другого. Он неловко натыкается на стул. Едва не падает. Затем он обретает равновесие. Он хватается за этот стул, как за спасательный круг. Он несет этот стул к кровати Анук. Он садится на стул. С видом отличника, ожидающего прихода учителя, чтобы объяснить ему… Что объяснить? То, что не поддается никакому объяснению.

Всю ночь он будет держать в своей руке руку Анук, как в госпитале держат руку больного. Время от времени он другой рукой будет гладить ее по лицу со следами уже просохших слез. Его пальцы будут прикасаться даже к губам Анук.

— Хочешь стакан воды?

— Нет.

Он просидит около ее постели всю ночь. И будет слышать до самого утра:

— Ты знал когда-нибудь о том, что такое любовь? Ты такой милый со мной. Я за тебя радуюсь: ты никогда не сможешь страдать из-за любви; ты не создан для нее… Мне нужна свобода.

Он ответит:

— Я сделаю все, что ты захочешь. Ты будешь свободна…

В какой-то момент она с ужасом воскликнет:

— Мой отец будет шантажировать тебя. Он настоящий мастер в этой области…

— Нет, — скажет он. — Ты получишь свою свободу… Кто этот человек?

— Один американец, — произнесет она. — Просто американец.

В комнате почти не слышно городского шума. Ночью Вашингтон — мертвый город. Мимо гостиницы проезжают редкие такси. Тихонько мурлычет кондиционер. Из соседнего номера доносится взрыв смеха. Рассвет принесет им покой и облегчение. В широкие и отнюдь не сверкающие чистотой окна будут заглядывать первые проблески зарождающегося дня.

— Ты все же немного поспи, — скажет Роберт. — Что я могу сделать для тебя?

— Ничего, — ответит она. — Ничего. Отправляйся на свое совещание. Только не забудь повесить на ручку двери с обратной стороны табличку с надписью: «Не беспокоить».

«Это вовсе не тюремная камера. Это номер в вашингтонском отеле. Надо сделать тридцать семь мелких шагов, чтобы пройти от ванной комнаты до стены, где стоит телевизор. Можно повернуться и подойти к огромному окну. Медленно и очень осторожно облокотиться руками на подоконник, устремив взгляд в пустоту. С высоты одиннадцатого этажа машины кажутся внизу крошечными. С этой высоты Вашингтон похож на остров, поросший густым лесом. Можно держать руки на подоконнике. А можно взяться за ручки и попробовать открыть окно. Нет. Не получается. Может быть, из-за кондиционера, обеспечивающего прохладу и свежесть в номере этого крупного вашингтонского отеля.

Это не обитая тканью палата в дурдоме. И вовсе не отец послал меня сюда. Я здесь по своей воле. Мой муж находится сейчас на совещании, которое проходит в этом же отеле. Я смотрю в окно. Оно совсем не прозрачное. Я поворачиваюсь спиной к окну и подхожу к неубранной постели. Я останавливаюсь на секунду у столика, зажатого между кроватью и окном. Остатки завтрака, немного черного кофе на дне чашки. Я просила, чтобы меня не беспокоили. И никто не беспокоит меня».

Анук снимает телефонную трубку.

— Да, — произносит телефонистка.

— Мадам, — говорит Анук, — можете ли вы найти мне номер телефона в Аннаполисе?

— Да, мадам. Какая фамилия?

— Дэйл.

— Какой адрес?

— Стревберри-стрит.

— Не кладите трубку.

Ожидание.

— Мадам, вам назвать номер?

— Да, пожалуйста.

Телефонистка называет номер, и Анук записывает его на бумажке.

— Можете ли вы соединить меня с этим номером?

— Да, мадам.

В Аннаполисе уже раздаются телефонные звонки. Анук видит перед собой маленькую гостиную-столовую, где была позавчера вечером.