Отныне и вовек

– Конечно.

– Когда начнутся стрельбы, меня, может, здесь уже не будет.

– А ведь ты прав. Ей-богу, – Тербер мотнул головой и щелкнул пальцами. – Я и забыл. Ты же к тому времени будешь в тюрьме. Тьфу ты, черт! – с досадой чертыхнулся он.

– Что, сразу на попятный?

– А как же! – Тербер ухмыльнулся. – Я всегда чуть что – на попятный. – Он сел прямо на щебенку и скрестил ноги по-турецки. – Держи, старик. Выпей.

– Ну давай. – Пруит взял у него бутылку. – Мне что из твоей бутылки, что из бутылки Колпеппера – все едино.

– Вот и хорошо. Мне тоже все едино, кого поить – тебя или Колпеппера.

Виски, обжигая желудок, смешался с бурлившими там винными парами. Пруит уселся посреди дороги рядом с Тербером, отдал ему бутылку и вытер рот рукой.

– Знаешь, а все-таки дерьмовая она штука, наша жизнь.

– Полное дерьмо, – пьяно кивнул Тербер и приложился к бутылке. – Дерьмо и паскудство.

– Обязательно испортят человеку настроение.

– Это факт, – кивнул Тербер. – Это они умеют. Ты теперь у Колпеппера в черном списке.

– Я у всех в черном списке. Колпеппер – это мне для комплекта.

– Точно. Теперь у тебя на руках полный набор. Можешь выложить «флеш-рояль». Или «фул».

– Или пять одной масти, – подхватил Пруит. – С джокером. Джокер – он кого хочешь изобразит. Большой шутник.

– Большой шутник – это ты, – Тербер протянул ему бутылку. – Правильно я говорю?

– Правильно.

– А я, между прочим, попал в черный список к Старку. Теперь хоть в ресторан ходи. Но до тебя мне далеко.

– Как же это случилось? – поинтересовался Пруит. Глотнув виски, он передал бутылку Терберу. Светло-желтая полоса щебенки тянулась перед ними и позади них, постепенно расплываясь и исчезая в темноте, точно лунная дорожка на черной глади моря.

– А не важно как, – хитро прищурился Тербер. – Не важно.

– Ясно. Не доверяешь. А я тебе доверяю.

– Мы сейчас не обо мне говорим, – парировал Тербер. – А о тебе. Ты, Пруит, лучше скажи, чего ради ты хочешь себя угробить? На кой ляд корчишь из себя большевика?

– Не знаю, – уныло сказал Пруит. – Сам давно пытаюсь понять. Наверно, таким родился.

– Фигня. – Тербер снова отпил из бутылки и уставился на Пруита осоловевшими глазами. – Самая что ни на есть натуральная фигня. Чистой воды. Ты не согласен? Ну давай, не соглашайся, спорь.

– Не знаю я…

– А я говорю, фигня, – назидательно сказал Тербер. – Такими не рождаются. Вот я, например. Я же не таким родился. На, – он протянул бутылку. – Пей.

Пока Пруит пил, он смотрел на него и хитро щурился.

– Хреново все это устроено, а? Вот ты, например. Тебе дорога прямым ходом в тюрьму. Или, например, я. Меня рано или поздно разжалуют. И вот тебе, пожалуйста, мы оба – сидим вдвоем посреди этой вшивой дороги. И вдруг, понимаешь, грузовик! И прямо на нас! Что тогда?

– Тогда плохо, – сказал Пруит. – Умрем мы тогда, вот что. – Он чувствовал, как новая порция виски смешивается с тем, что он выпил раньше, и смесь взрывается, обдавая его изнутри жаром. Умрем, думал он. Умрем… умрем… умрем.

– И всем на это положить, – сказал Тербер – Никто даже не всплакнет. Вот такие пироги. Нет, знаешь, ты лучше здесь не сиди. Давай-ка лучше подымайся и садись поближе к обочине.

– А ты? – Пруит отдал ему бутылку и оглядел желтую дорогу, ища глазами грузовик. – Тебе хоть есть ради чего жить. Кто будет вместо тебя нянчиться с твоей драгоценной ротой?

– Я уже старик. – Тербер глотнул виски. – Мне и умирать не жалко. У меня все давно позади. Все. А ты – молодой. Тебе еще жить да жить.

– Мне в этой жизни ничего не светит, – упрямо возразил Пруит. – Твоя жизнь важнее. Гитлер же сказал: «Если бы не наши сержанты, у нас не было бы армии». А нам ведь армия тоже ой как нужна. Что бы делали колпепперы, если бы у нас не было армии? Так что пересесть нужно не мне, а тебе. Вставай.

– Ни за что! – взревел Тербер. – Я свою жизнь прожил. Я – старик. Еще пять лет, и я буду как старый Пит. И ты меня не отговаривай. Я останусь сидеть. А ты вставай.

– Нет, – настаивал Пруит. – Это ты вставай.

– Не встану! – заорал Тербер.

– И я тогда тоже не встану. Буду сидеть вместе с тобой. Я не могу оставить тебя одного на верную смерть.

Тербер сунул ему бутылку.

– Малыш, ты ненормальный, – ласково сказал он. – Ты, наверно, спятил. Старика вроде меня все равно не спасти. А ты – молодой. Тебе есть ради чего жить. Тебе погибать нельзя. Ни в коем случае. Прошу тебя, дорогой, встань, пересядь. Если тебе на себя наплевать, сделай это хотя бы ради меня.

– Нет, сэр, – отважно заявил Пруит. – Не на того напали. Пруит еще никогда не бросал друга в беде. Я останусь и буду рядом до последнего вздоха.

– Господи, что я наделал! Что я наделал! – завопил Тербер.

– А кого это колышет? Был я, нет меня – всем начхать. Уж лучше мне умереть. – Слезы застлали Пруиту глаза, и огромный, похожий на сидящего Будду силуэт Тербера влажно заблестел.

– И мне тоже. – Тербер всхлипнул. Потом выпрямился и расправил плечи. – Значит, умрем оба. Так даже лучше. Трагичнее. И совсем как в жизни.

– Я бы сейчас все равно не встал, – сонно сказал Пруит. – Не смог бы.

– Я тоже. И вообще уже поздно. Прощай, Пруит.

– Прощай, Тербер.

Они торжественно пожали руки. Храбро проглотили недостойные мужчин слезы расставания и, по-солдатски подтянувшись, гордо вперили взгляд в уходящую вдаль желтую ленту щебенки, по которой к ним должна была приехать смерть.

– Я хочу, чтобы ты знал, – сказал Тербер. – У меня никогда не было такого друга, как ты.

– Взаимно, – сказал Пруит.

– Ты, палач, нам глаза не завязывай! – Тербер презрительно откинул голову назад. – Мы не сопливые мальчишки. Можешь этой повязкой подтереться, сволочь!

– Аминь, – сказал Пруит.

Они снова, в последний раз, торжественно пожали друг Другу руки, честно разделили между собой остаток виски, зашвырнули бутылку в траву, распрямили плечи, улеглись и, мгновенно отключившись, заснули как убитые.

В два часа ночи, когда Рассел приехал за Цербером, они все так же лежали, раскинувшись поперек дороги.