Отныне и вовек

Пытаясь удержать порожний, неустойчивый грузовичок на уползающей из-под колес щебенке, Рассел изо всех сил нажал на тормоза. Машину понесло боком от обочины к обочине, и, чтобы не свалиться в кювет, Рассел выворачивал руль, как только мог. Наконец грузовик остановился – еще три ярда, и он бы переехал ноги распростертого в забытьи Тербера. Рассел вылез из кабины и уставился на два лежащих на дороге тела.

– Господи! – в ужасе пробормотал он. – Матерь божья!

Тербер был в полной отключке и спал непробудным сном, но Пруита ему удалось кое-как растормошить.

– Давай же просыпайся, будь ты неладен! Псих ненормальный! Вставай, хватит валять дурака. Я же вижу, что ты живой. Помоги мне загрузить этого болвана в кузов. Я должен отвезти его на КП. Если Динамит узнает, он его разжалует. Это факт.

– Ничего ему Динамит не сделает, – еле ворочая языком, сказал Пруит.

– Да? Это почему же?

– А потому. – Пруит презрительно скривился. – Где он тогда найдет себе старшину?

– Не знаю. – Рассел задумался. – А вдруг разжалует?.. Ладно, к черту! – буркнул он. – Помоги мне закинуть его в кузов. Идиоты вы оба все-таки. А если бы это не я ехал, а кто-нибудь другой? Я же вас чуть не задавил. Было бы сейчас два трупа. Идиоты!.. Ну давай же, вставай, – со злостью упрашивал он. – Ты должен мне помочь.

– Пра-а-льно, – важно согласился Пруит. – Я не позволю, чтобы мой друг пострадал.

– Кто-кто? – переспросил ошеломленный Рассел. – Как ты сказал? А ну повтори.

– Оглох, что ли? Я говорю – мой друг… кореш. Что я еще мог сказать?.. Тербер – мой лучший друг. И я не хочу, чтобы он пострадал. Это я и сказал. И не прикидывайся, что ты не расслышал.

Он с трудом встал на ноги. Рассел поддерживал его под мышки.

– Где он?.. А-а, вот где… Пусти. Я сам. Полный порядок. Ты не болтай. Потом поговорим… Ты лучше помоги мне. Надо моего кореша закинуть в твой вонючий грузовик… Я о нем обязан заботиться… Понял?.. Тербер – он того стоит. Лучший солдат во всей этой вшивой роте… – Он задумчиво помолчал. – Лучший и единственный настоящий, – поправился он.

Рассел отпустил Пруита и брезгливо смотрел, как он, шатаясь, доплелся до спящего Тербера, нагнулся, чтобы поднять его, и тут же сам на него повалился.

– Тю-ю! – протянул Пруит. – А я пьяный.

– Не может быть, – скривился Рассел.

Он помог ему снова подняться. Вдвоем они кое-как, волоком подтащили тяжелое, обмякшее тело к заднему борту грузовика. Тербер почему-то выскальзывал у них из рук, как угорь, и они дважды его роняли; он падал как мешок. Они долго кряхтели и подталкивали его, пока наконец не запихнули в грузовик. Едва оказавшись в кузове, Тербер открыл глаза и хитро ухмыльнулся.

– Это кто? Рассел? – невнятно спросил он.

– Он самый, – неприязненно откликнулся Рассел. – Рассел-нянька. Рассел – козел отпущения.

– Ты, Рассел, послушай меня… Моя к тебе просьба есть. Твоя моя помогай надо. Понимай?

– Понимай, – подозрительно сказал Рассел. – Чего тебе?

Тербер приподнялся и поглядел по сторонам. Пруит, развалившись на сиденье рядом с водительским, уже снова спал.

– Сейчас скажу, – прошептал Тербер. Шепот у него был не тише, чем шипение паровоза. – Моя хочет, чтобы твоя отвезла этот солдат домой, в лагерь.

– Ладно, – устало сказал Рассел. – Только перестань разговаривать, как китаец, и не изображай пьяного. Хватит, ты меня один раз уже купил: я думал, ты без сознания. Знал бы, не стал бы на собственном горбу тащить тебя в кузов. Никакой ты не пьяный. Вот Пруит – тот действительно хорош.

Тербер засмеялся:

– Значит, я все-таки тебя купил, да? – Он хихикнул. – Но это еще не все. Когда довезешь его, скажешь дежурному капралу, что старшина велел освободить его до утра от выхода на пост. Это, скажешь, за то, что он помогал старшине в индивидуальной рекогносцировке.

– Ты не можешь это сам решать, старшой. – Рассел был в недоумении.

– Не могу? Еще как могу. Так ты понял, что я тебе сказал?

– Понять-то понял, но…

– Никаких «но». Сделаешь, как я сказал. Я, по-твоему, старшина или кто?

– Конечно, ты старшина.

– Может, не знаешь, кому ты обязан своим РПК? Так что никаких «но». Делай, что тебе приказывают.

– Ладно, старшой. Только ты очень уж много с меня требуешь за какое-то паршивое РПК.

– Ты слушай, что я тебе говорю, – Тербер схватил его за плечи. – Ты пойми, – шепотом сказал он, – мы этого парня должны беречь. Он лучший солдат в роте. – Тербер задумчиво помолчал. – Лучший и единственный настоящий, – поправился он.

– Что это с вами обоими? Вы что, вступили в общество взаимного обожания?

– Пока можно, мы должны его беречь, понял? – настойчиво сказал Тербер. – Он, наверно, пробудет с нами недолго, и мы должны его беречь.

– Хорошо, хорошо. Спи.

– Это важно. Тебе не понять. Это очень важно.

– Понял. Спи ты, ради бога.

– Дай мне слово, – потребовал Тербер.

– Отстань, – устало отмахнулся Рассел. – Обещал – значит, сделаю. А теперь спи.

– То-то же, – удовлетворенно кивнул Тербер. – Смотри не забудь. Это очень важно. – Довольный собой, он поудобнее улегся на грязных ребристых досках, настеленных на полу кузова. – Ведь это может случиться в любой день, – добавил он.

Рассел поглядел на него, покачал головой, закрыл задний борт кузова и повел грузовик по щебенке к лагерю, везя с собой двух пьяных, которые сдуру, с перепою, вообразили, что им все же удалось – то ли во сне, то ли наяву, непонятно где, непонятно когда – на мгновенье прикоснуться к душе другого человека и понять его.

33

Случилось это на другой день после их возвращения из Хикема. Назревало все очень давно, и никто не удивился, все этого ждали, но вышло так сложно и запутанно, что никто не получил удовольствия, а Пруит и подавно. Он в тот вечер собирался поехать в Мауналани.

Накануне они в конце дня прибыли в гарнизон, разгрузили машины и допоздна приводили в порядок личное снаряжение: мыли, скребли, выметали паутину, смазывали мазью кожаные ремни, прочищали зубными щетками липкие винтовки. Заниматься этим никому не нравилось, но весь следующий день был отведен под разборку ротного имущества и предстояло еще драить кухонные плиты, чистить солдатские и офицерские палатки и убирать казармы к инспекционному осмотру.

Когда колонна грузовиков въехала во двор, все немало удивились, увидев рядового первого класса Блума – вместе с другими боксерами он стоял на галерее и глядел, как рота возвращается с полевых учений. Выяснилось, что неделю назад Блума отчислили из сержантской школы. Как рассказывали, на занятиях по физподготовке его вызвали из строя командовать и он начал первое упражнение с команды: «Ноги на плечи – ставь!» Поднялся дикий хохот, отделение будущих сержантов превратилось в беспорядочную улюлюкающую толпу. Блуму велели встать назад в строй и в тот же день отчислили.

Новость взбодрила грязных усталых солдат, только что вернувшихся из гавайских дебрей. Антиспортивная фракция не преминула удовлетворенно отметить, что позор Блума – прямой результат взятого Динамитом курса на выдвижение безмозглых боксеров. Оппозиция в качестве контрдовода приводила в пример рядового первого класса Малло, боксера в полулегком весе, нового человека в команде, который не только продолжал учиться в сержантской школе, но и был там командиром взвода. Блум – это не показатель, говорили члены спортивной фракции; чтобы стать хорошим сержантом, совсем не обязательно кончать сержантскую школу.