Отныне и вовек

Огоньки, отражавшиеся в глазах, тотчас погасли, все как один. Солдаты молча переворачивались на бок, чтобы свет не бил в глаза, и койки скрипели.

– У меня там деньги, сэр, – сказал Пруит. – Я лучше возьму их с собой, а то, когда вернусь, их не будет.

– Ну хорошо, – раздраженно сказал офицер. – Только быстро.

Пруит тем временем уже вытряхивал ключ от шкафчика, спрятанный в наволочке. Сержант повел его вниз, офицер спускался за ним, последним шел капрал.

– Не бойся, не сбегу, – усмехнулся Пруит.

– А то я не знаю, – откликнулся сержант.

– Не обращайте внимания, – сказал офицер.

– Ты, Пруит, помалкивай, – цыкнул сержант.

На первом этаже в коридоре горела лампочка. На койке возле столика дежурного валялась впопыхах откинутая капралом москитная сетка. Сейчас, при свете, Пруит разглядел их всех. Дежурный офицер, первый лейтенант Ван Вургис из штаба батальона, высокий, с крупным носом и плоской головой, три года назад прибыл в гарнизон прямо из Вест-Пойнта. Сержанта с гауптвахты Пруит знал только в лицо. С капралом Миллером он служил вместе довольно давно, но друзьями они никогда не были.

– Постой здесь минутку, – приказал ему сержант и повернулся к Миллеру: – Вы уже внесли в рапорт?

– Еще нет. Как раз хотел с вами посоветоваться.

Они отошли к столу и разговаривали, таинственно понизив голос. Пруит слушал, как они бубнят фамилии и служебные номера, занося их в рапорт. Лейтенант Ван Вургис стоял у двери и барабанил пальцами по косяку.

– Заканчивайте, сержант, – поторопил лейтенант.

– Есть, сэр. – Сержант поднял глаза на Миллера. – Что ж, капрал, большое спасибо. Извините, что пришлось вас разбудить. Можете снова ложиться.

– Пустяки, – сказал Миллер. – Всегда рад помочь. Может быть, нужно что-то еще?

– Нет-нет. Спасибо. Все уже в порядке.

– Если что, я здесь.

– Не беспокойтесь. Мы вам очень благодарны.

– Не за что, – сказал Миллер.

Пруит повернулся к Ван Вургису:

– В чем меня обвиняют, сэр?

– Это не имеет значения. Завтра у вас будет достаточно времени все выяснить. – И лейтенант нетерпеливо глянул на часы.

– Но я имею право знать, – настаивал Пруит. – Кто приказал меня арестовать?

Ван Вургис пристально посмотрел на него:

– Какие у вас права, я сам знаю. Можете меня не учить. Приказ об аресте отдал капитан Хомс. А доморощенных юристов я не люблю. Вы закончили, сержант?

Сержант деловито кивнул.

Пруит присвистнул:

– Быстро они это сработали. Не знаю, правда, кто. Небось из постели его вытащили, – попробовал пошутить он, но получилось не смешно.

– Что ж, тогда пошли, – сказал Ван Вургис сержанту, будто их разговор не прерывался. – У меня много дел.

– Ты, друг, не возникай, – посоветовал сержант Пруиту. – Чем больше будешь выступать, тем дольше просидишь. Давай пошел! Слышал, что сказал лейтенант?

В длинном приземистом бараке из рифленого железа, где была гауптвахта, ему выдали одеяло и отправили в камеру, отделенную от канцелярии решетчатой перегородкой. Дверь в перегородке за ним не заперли.

– Мы эту дверь не запираем, – сказал из-за письменного стола дежурный офицер, – потому что охранники тоже там ночуют. И будить их я очень не советую. На всяких случай предупреждаю, что дежурный здесь не спит всю ночь и вооружен. Все. Иди в камеру и спи.

– Есть, сэр, – сказал Пруит. – Спасибо, сэр.

С одеялом под мышкой он двинулся по проходу между двумя рядами коек, на которых скрючившись спали охранники. Наконец нашел свободную койку, сел и снял ботинки.

34

Его защитником назначили лейтенанта Колпеппера.

На второй или третий, а может, на четвертый день (все дни здесь были одинаковые, похожие один на другой, как близнецы: каждый день его три раза водили под стражей в столовую пятой роты, к которой была прикреплена служба гауптвахты, и он под стражей ел, каждый день его два раза водили под стражей полоть клумбы на детской площадке в офицерском городке, где он под стражей ползал на коленях и выдергивал сорняки, в то время как охранник стоял у него над головой и сторожил его, а офицерские дети с веселым гамом качались на качелях или возились в песочнице, и все это было не так уж неприятно), так вот на второй или третий, а может, на четвертый день лейтенант Колпеппер, как ураган, несущий запах моря в иссушенные солнцем прерии, ворвался из другого мира сквозь открытую дверь решетчатой перегородки, держа под мышкой новенькую, с трех сторон на молнии, кожаную папку, которую он купил специально для судебных документов, как только его назначили защитником.

Выступать защитником на военном суде Колпепперу предстояло впервые, и он пылал энтузиазмом. Дело многообещающее, говорил он, у защиты есть шансы если не добиться оправдания, те по крайней мере одержать пиррову победу, и с того дня, как Колпеппер начал готовить Пруита к процессу, того перестали водить после обеда под стражей на прополку и он ползал по клумбам только утром.

– Это большая ответственность, – с жаром заявил лейтенант Колпеппер. – В Пойнте нам целый семестр читали гражданское и военное право, и твое дело – первая проверка моих знаний на практике, так что все будут очень внимательно следить, как я справлюсь. Естественно, мне хочется справиться как можно лучше. Я хочу, чтобы тебя судили строго по закону, и постараюсь выбить самый справедливый приговор.

Пруиту невольно вспомнился тот вечер в Хикеме, когда они не дописали блюз, и почему-то стало неловко. Он в основном молчал. Он ничего не сказал про нож – в письменных свидетельских показаниях, которые дал ему прочитать Колпеппер, про нож не было ни слова. Ему не хотелось портить Колпепперу его адвокатский дебют, но он наотрез отказался признать себя виновным. А Колпеппер собирался построить всю защиту исключительно на добровольном признании вины.

– Что ж, это твое право, – бодро сказал Колпеппер. – Но я тебе объясню мою стратегию, и ты согласишься, что так лучше.

– Не соглашусь, – сказал Пруит.

– Добиться оправдания юридически абсолютно невозможно, и ты это сейчас поймешь, – азартно продолжал Колпеппер. – У обвинения есть свидетели – Уилсон и Хендерсон. Кроме того, имеется личное официальное заявление сержанта Галовича, и он под присягой утверждает, что ты был пьян и ударил его, когда он сделал тебе замечание за нарушение порядка после отбоя. Против этого мы бессильны.

Он показал Пруиту предварительное обвинительное заключение. Ему вменяли в вину нарушение общественного порядка в нетрезвом виде, нарушение дисциплины и нанесение побоев должностному лицу сержантского состава при исполнении служебных обязанностей. Кроме того, он обвинялся по статье «Поведение, недостойное военнослужащего». Рекомендовалось передать дело в специальный трибунал.

– Все почти как у Маджио, сам видишь, – радужно улыбнулся Колпеппер. – Нет только «сопротивления при аресте».

– Захотят – припаяют и это, – сказал Пруит. – Думаете, не смогут?

– И еще разница в том, – продолжал Колпеппер, – что с тобой все это случилось на территории гарнизона, а с Маджио – в городе, и в его дело вмешалось управление военной полиции. А в твоем случае обвинение выдвигает всего лишь ротный командир, капитан Хомс. Так что, хотя этим будет заниматься специальный трибунал, ты вряд ли получишь больше трех месяцев и тебя лишат двух третей денежного содержания.