Отныне и вовек

Сидел же он в других тюрьмах. В таких, что только держись. Особенно когда бродяжил. Но ни одна тюрьма не вынула из него душу, ни в одной он не сломался. Окружная тюрьма в Джорджии и кутузка в Миссисипи были хуже не придумаешь. Даже нацисты позавидовали бы. У него до сих пор остались шрамы. Но он и тогда не сломался.

Да, но ведь тогда он не любил. Когда любишь, ты особенно уязвим. В твоей броне словно пробита брешь. Нужно немедленно забыть про свою любовь, хотя бы на время, приказал он себе, это единственный выход. Он решил вспоминать только то, что ему в Альме не нравилось. И не смог ничего такого вспомнить. Ни одной мелочи. Как странно, он даже не подозревал, до чего сильно ее любит, пока не услышал, как за ним закрылись затянутые проволочной сеткой ворота и щелкнул замок.

– Вот видишь, – Хэнсон стоял, повернувшись к Текви, – я же тебе говорил, дурацкая твоя башка. Этот Тыква, – он улыбнулся Пруиту, – башка его дурацкая! Он мне все доказывал, что майор Томпсон сам его изобрел.

– Что изобрел? – оторопело спросил Пруит.

– Отвес. Будто он его специально для обходов придумал.

– Ну и что? Я про эту хреновину раньше и не слышал, – сердито сказал Текви. – А он такой, что может. Я и сейчас думаю, это он изобрел.

– Да заткнись ты, – поморщился Хэнсон. – Парень же объяснил, не слышал, что ли?

– Слышал, – упрямо сказал Текви. – Это еще ничего не доказывает.

– Да иди ты! – оборвал его Хэнсон.

Пруит отошел от полки.

– Как теперь?

– Неплохо, – неохотно похвалил Хэнсон.

– По-моему, идеально.

– По-моему, тоже. – Хэнсон помолчал, потом привычно ухмыльнулся: – Но лично я все равно тебе ничего не гарантирую.

– Пошли, ребята, – сказал Текви. – А то кто-нибудь придет.

Они снова провели его в коридор. Повторяя в обратном порядке прежний маршрут, прошли мимо дверей, ведущих в другие два барака, и Пруит заметил, что каждый барак занимает отдельное крыло. Средний барак был отгорожен от двух крайних узкими дворами-проходами, футов десять в ширину.

– Угу, – усмехнулся Хэнсон, наблюдая за Пруитом. – Средний для норовистых.

– Для большевиков, – ухмыльнулся Текви.

– Для бесперспективных, – с улыбкой уточнил Пруит.

– Вот именно, – подтвердил Хэнсон. – Над дворами по два прожектора, если кто выйдет, сразу видно. Как в клетке, понял? Всю ночь горят.

– Сбежать трудновато, – непринужденно заметил Пруит.

– Да уж не легко. – Хэнсон ухмыльнулся.

– А сколько пулеметов? – поддерживая разговор, поинтересовался Пруит.

– По одному на каждой крыше. Надо будет, поставим еще. Их тут много.

– Толково, – одобрил Пруит.

Текви хмыкнул:

– Еще бы не толково.

– Заткнись, Тыква, башка твоя дурацкая. – Хэнсон дружелюбно осклабился. Потом легонько тронул Пруита палкой за плечо: – Остановись на минутку.

Пруит остановился. Он не ударил в грязь лицом, он это чувствовал, и вообще, не такие уж они плохие ребята; знакомое, приятное ощущение грубоватой уверенности возвращалось к нему, и он даже начал надеяться, что сумеет пройти все до конца без позора.

Они стояли перед доской объявлений.

В центре на почетном месте в окружении распечатанных на ротаторе циркуляров и подробных инструкций по проведению инспекционных проверок висела вырезка из газеты. Знаменитая рубрика Роберта Рипли «Хотите верьте, хотите нет». От времени листок обветшал и пожелтел. Чтобы бумага не рассыпалась, ее наклеили на картон. Заметка была заключена в черную картонную рамку и сразу же бросалась в глаза.

Хэнсон и Текви глядели на него с высоты своего роста и гордо ухмылялись, как старые негры-экскурсоводы, ведущие туристов по священной земле Маунт-Вернона [38] с таким видом, будто эта земля – их личная собственность. Пруит подошел ближе.

38

Городок в штате Виргиния, где находятся дом музей Джорджа Вашингтона и его могила.

Большую часть листка занимал рисованный поясной портрет в знакомой манере Рипли: Джон Дилинджер улыбался из-под темных усов, которые он отрастил незадолго до смерти. Пруит вспомнил, что когда-то видел в газете такую фотографию. Под портретом была подпись, в размашисто выведенных печатных буквах снова узнавался почерк Рипли. Стиль был тоже знакомый, так писал только Габриэль Хит.

СВОЙ ПЕРВЫЙ СРОК ЗАКЛЮЧЕНИЯ БЫВШИЙ ВРАГ ОБЩЕСТВА № 1 ДЖОН ДИЛИНДЖЕР ОТБЫВАЛ В ТЮРЬМЕ СКОФИЛДСКОГО ГАРНИЗОНА НА ТЕРРИТОРИИ ГАВАЙСКИХ ОСТРОВОВ, ГДЕ СКОФИЛДСКАЯ ВОЕННАЯ ПОЛИЦИЯ, ПО СЛУХАМ, ПОДДЕРЖИВАЕТ САМЫЙ СУРОВЫЙ РЕЖИМ, НЕ СРАВНИМЫЙ С РЕЖИМОМ НИ ОДНОЙ ДРУГОЙ ГАРНИЗОННОЙ ТЮРЬМЫ В АРМИИ США. В ЭТОЙ ТЮРЬМЕ С НИМ ОБОШЛИСЬ НАСТОЛЬКО СУРОВО, ЧТО, ВЫЙДЯ НА СВОБОДУ, ДЖОН ДИЛИНДЖЕР ПОКЛЯЛСЯ ОТОМСТИТЬ СОЕДИНЕННЫМ ШТАТАМ АМЕРИКИ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЗАПЛАТИТ ЗА ЭТО ЖИЗНЬЮ.

Ниже мелким аккуратным почерком было приписано карандашом от руки:

И заплатил.

Пруит еще раз взглянул на приписанное карандашом «И заплатил», потом обвел глазами черную картонную рамку. Неистовый гнев взметнулся в нем, как втянутый дымоходом огонь, как жаркий язык пламени, которым выжигают в трубе золу, чтобы тяга стала лучше. Безрассудная ярость, казалось, ограждала его надежной стеной. Но сознание сработало и подсказало, что это ощущение обманчиво.

Оба верзилы по-прежнему ухмылялись и ждали. Он понял, что должен обмануть их ожидания.

– Шикарная штука, – сказал он. – Чего вы вдруг решили ее мне показать?

– Новеньким ее всегда показывают, – раззявился в ухмылке Хэнсон. – Приказ майора Томпсона.

– Ты бы видел, как по-разному все реагируют, – хохотнул Текви.

– Поучительное бывает зрелище, – ухмылялся Хэнсон. – Некоторые аж звереют. Орут, матерятся, только что пеной не исходят.

– Зато у других сразу полные штаны, – довольно добавил Текви.

– Этот ваш майор Томпсон, как я погляжу, тот еще тип, – сказал Пруит. – Надо же додуматься, такое здесь вывесить. Откуда он это раскопал?

– Это вовсе не он повесил, – оскорбление возразил Текви. – Я здесь дольше, чем он, а когда я приехал, уже висело.

– А я здесь даже дольше, чем ты, – сказал Хэнсон. – Это еще до меня повесили.

– Ну хорошо, – сказал Пруит. – Показали, и ладно. Куда теперь?

– Сейчас пойдешь на беседу к майору, – ухмыльнулся Хэнсон. – Потом отвезем на работу.

Пруит внимательно посмотрел на него. В странной ухмылке Хэнсона не было злобы, скорее добродушная смешинка, с какой улыбаются, глядя на ребенка, который забавно коверкает трудное слово. А еще эта ухмылка была какая-то неподвижная.

– Тогда пошли, – сказал он. – Чего мы ждем?

– Майор Томпсон очень гордится этой штукой, – сообщил Текви. – Будто он это сам написал. Он говорит, по тому, как кто на это реагирует, сразу определишь, какой из парня выйдет заключенный.

– Ладно, тронулись, – дружелюбно ухмыльнулся Хэнсон. – Отсюда, браток, пойдешь строевым, – добавил он.

Они свернули за угол в длинный, ярко освещенный коридор, ведущий к двери, через которую они вошли в здание тюрьмы, и Хэнсон, приноравливаясь к их шагу, с привычным солдатскому уху быстрым шаркающим звуком, легко, как боксер на ринге, сменил ногу. Дружные шаги гулко сотрясали вытянувшийся перед ними коридор.