Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
— Прошу извинить, — бормочет капитан, — это капитан!
— Ну и что? Мне плевать! Мне по барабану! Что за капитан? Капитан чего? Моей задницы? Я спариваюсь, месье, а вы посмели прервать мой взлёт! Вы что, бьёте из орудий по моим спазмам? Рвёте мои голубые паруса? Я вас ненавижу, месье! Я хочу абсолютной тишины! Повторяю: аб-со-лют-ной! Выключите все телефоны, музыку, остановите двигатели, раздайте стюардам войлочные тапочки, закройте пассажиров в трюме, спилите мачты, чтобы не шумел ветер. Вылейте нефть в море, чтобы волны не бились о корпус. Сто-о-о-о-оп! Молчать! Полная тишина, религиозная! Пронзительная! Я спокоен, сосредоточен, я вхожу
Вешает трубку.
— Не получилось, — говорю я капитану. — Но я вам предлагаю ещё один способ проверить новость. Поскольку она пришла по телеграфу, ваш радист сможет её подтвердить.
— Я чувствую, что на этом корабле надо мной все смеются, — ворчит офицер, — но со мной это не пройдет, я предупреждаю.
Несмотря на свои сомнения, он звонит в каюту беспроволочного (как говорили раньше) и получает подтверждение моих слов.
— Ах вот как? Прочитайте дубликат, — лепечет трубокур, сразу же успокоившись.
Радист читает. Капитан слушает, затем кладет трубку. Живо вынимает изо рта свою собственную и засовывает в карман. Улыбка величиной с ломоть арбуза раздвигает ему бороду. Он подходит к моему Берюрье, вытянув руки перед собой на манер Иоанна Двадцать Третьего [94] .
— Господин президент-генеральный директор, примите мои поздравления! Какая честь получить это столь заслуженное назначение! Какая радость для всех нас, моряков, господин президент-генеральный директор. Никогда ещё не было такого быстрого назначения! Никогда столь удачного! Вы олицетворяете всю энергию, весь динамизм, всё…, всю…, все…, все… достоинства нации, морская история которой, господин президент-генеральный директор…
94
Иоанн Двадцать Третий — Папа Римский, вошёл в историю под именем «добрый Папа». С его правлением связано начало эпохи смягчения напряжённости между Востоком и Западом. — Прим. пер.
— Вольно! — обрывает Берю. — Зовите меня президентом, если хотите, или директором, даже генеральным, но не надо всеми тремя сразу, потому что мы и так уже потеряли много времени. Как там вас дразнят?
— Анри-Шарль-Альбер, господин…
— Хорошо, я буду тебя звать Ритон для краткости.
— Это слишком большая честь, господин…
— Заткнись! Раз уж мы вышли из Малаги, куда мы направляемся теперь?
— В Тенериф!
— Уже не надо, Ритон. Поворачивай оглобли, идём на Деконос!
Капитан (у которого явно имеется гражданская семья в Санта-Крузе) сразу же перестаёт улыбаться.
— Но об этом не может быть и речи, — говорит он. — Круиз предусматривает…
— Плевать, идём на Деконос, говорю тебе!
— Невозможно, у пассажиров на руках контракт с Компанией, и он гарантирует именно то путешествие, которое…
Берюрье ему грохочет под нос:
— Я тебе сказал, что мы идем на Деконос, ты, ж…! Он меня выведет из терпения, этот тип! Какого чёрта я называюсь патроном, если не могу плыть, куда захочу!
Рустон поднимается
на дыбы, чтобы вздыбиться получше.— Месье, — говорит он, — я единственный шеф на борту после Бога, и я буду действовать, как считаю нужным!
Толстяк пожимает плечами:
— Если ты единственный хозяин на борту после Бога, считай, что я бог, дорогой Барбапу.
— Довольно с меня! Какое мне дело до того, что вы президент-генеральный директор. Я буду исполнять свою должность в том виде, в каком мне её дали перед отплытием. Я несу ответственность перед лицом…
— Оставь! — вступаюсь я. — Капитан действительно абсолютный хозяин на своём корабле.
— Точно? — шепчет Толстяк, щуря налитые кровью глаза.
— Да.
— Об этом написано в морском кодексе?
— Всеми буквами!
Берюрье — человек решительных действий, вам это известно, поскольку вы оказываете мне честь читать то, что я имею честь вам писать уже больше чем давно.
— Можно всё уладить, — говорит он.
Он снимает шляпу, бросает её на стул и осторожно берёт фуражку своего собеседника.
— Раз уж я П. Д. в Ж., — говорит он, — я весьма сожалею, мой дорогой Ритон, но я тебя увольняю. Начиная с этой минуты, ты пустой звук на борту. Выясняй отношения со своим характером.
Он напяливает фуражку на свою тыкву.
— Новым капитаном буду я!
Мы присохли, хотя находимся в открытом море; на нас словно душ пролился, хотя кругом всё сухо.
— Ты что, дядя! — вскрикивает Мари-Мари. — Ты же никогда не управлял кораблём!
Её дядя выглядит весьма необычно в белой фуражке с золотым галуном, которую он сдвинул на затылок.
— Слушай, мошка, ты думаешь, что мсье Дассо умеет делать самолёты или мсье Буссак шить рубашки? Капитан не рулит, а командует! И даже если я возьму в руки штурвал, я всё сделаю так, что не подкопаешься. Не забывай, что я занимался греблей на Марне, цыпа, и я умею плавать. Так, но это ещё не всё, я сейчас дам команду держать курс на Деконос и займусь расследованием.
— Ты? — смеюсь я.
— Йес, месье, я сам лично. Кто здесь капитан?
Он идёт к двери, но Рустон преграждает ему путь.
— Только через мой труп! — выкрикивает капитан.
— Почему бы и нет? — спокойно говорит Берю.
И делает экс-офицеру резкий аперкот, затем в самом деле перешагивает через его тело.
Перед тем как выйти, он обращается к нам. Без дружелюбности в глазах, без сентиментальности, без тепла.
Просто скала, капитан Берюрье! Гибралтарский утёс! Образец непреклонности, властности, как у всех настоящих шефов.
— Я сказал вам, что теперь всё будет по-другому. Зарубите это себе на носу: теперь я единственный хозяин на борту после Бога, чёрт возьми!
И Берю выходит.
В сильном возбуждении.
Глава 26
Ну вот, — вздыхает маман, — он приходит в себя.
Действительно, несколькими секундами позже Гектор начинает разглядывать потолок с видимым интересом.
— Тотор, — зову я, — ты меня слышишь?
Кузен шевелит губами. Да, он снова с нами.
— Не беспокойте его! — сухо шепчет ассистент врача.
В белом халате он выглядит весьма солидно. Стетоскоп свисает ему на грудь. Чувствуется, что он любит изображать из себя большого патрона, когда рядом нет его собственного. Чем больше я смотрю на него, тем больше у меня уверенности в том, что я его видел недавно. И не на корабле. Где и когда? Надо бы вспомнить…