Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

— Negro! — говорит она.

Чернокожий.

— Я тоже так подумала, — шепчет Метида.

— Как он был одет?

Подруга по несчастью отвечает прямо.

— В джинсах песочного цвета, коричневой рубашке…

Чернокожий. Я думаю об Архимеде, что вполне нормально. Только сама эта мысль несуразна. Кто мог знать, что мы окажемся в этом грязном логове?

Нет, это покушение было спонтанным. Я думаю, что какой-то чёрный мазурик пришёл к толстой курильщице, чтобы отодрать андалузскую шмару. Парень был на мели, готовый на любое тёмное дело ради того, чтобы пополнить карманы. В портах полно разных типов, готовых на всё. Чуваков, высадившихся с какого-нибудь грязного сухогруза из Южной Америки, они, не раздумывая, бросаются в какое-нибудь родео. Я предполагаю, что этот негодяй собирался уходить, когда мы нарисовались. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что перед ним бомонд, и он решил действовать, ну и заныкался в номере…

— Едем в полицию? — спрашивает Метида.

— Не стоит, моя прелесть! Пустая трата времени и испанского языка. Жалобы такого рода легавые Малаги регистрируют по тридцать две за день.

— Ничего не делать — это аморально! — возмущается она.

— Согласен, зато от этого больше пользы. Лучше выпьем что-нибудь с градусами, для настроения.

— Чем вы будете рассчитываться?

В самом деле, у женщин соображалка работает быстрее.

И мы топаем к кораблю.

Знаете, можно было бы воспользоваться номером, раз уж он оплачен. Но, честно говоря, душа уже не лежит. Душа и всё остальное, как поёт Морис. Я прихрамываю, наверное, я ушибся, когда загремел на пол. В общем, весь букет! Бывают дни, полные превратностей, толчков, жучков, сучков и задорин. Дни, когда не получается оттянуться, когда всё срывается в тот момент, когда ты уже приготовился получать удовольствие. Когда ты опрокидываешь свой стакан на столе. Когда почта приносит неприятности, ваши органы перестают работать, друзья — сволочи, а жизнь — дерьмо.

Я перебираю в памяти гадости дня: безрадостное пробуждение в трюме для эмигрантов; выходки Берю, два обнаруженных и исчезнувших трупа. Беднягу Феликса, совершенно тронутого, который даёт фотографировать свой набалдашник за сотню рваных. Блистательного ворчуна Архимеда, наёмного хахаля для богатеньких старух. Бригаду массажистов-массажисток с их мифологическими задвигами. Эту красотку Метиду, которая сняла меня по высшему классу, и, вместо того, чтобы перепихнуться со мной, ей двинул кто-то другой! Представляете, сплошные неприятности! Целая телега с нечистотами. И я не говорю об этой несчастной корриде с четой Берюрье, о воплях Абея, по пятам которого крадётся банкротство; я молчу о жадности Альфреда, о дурном настроении босса. Я опускаю похищение мамаши Газон, злорадство её мужа. Не хочу вспоминать об извращённых нравах всех и вся. Стараюсь не думать об исчезновении помощника капитана (не говоря об остальных), о партейках с ляжками толстой Берты! Жизнь нас портит. Разлагает. Наша главная ошибка в том, что мы слишком себя тратим. Он прав, тот, что роет скит в скале там, где орлы вьют свои гнёзда, чтобы время текло спокойно. Да, он прав. Я с ним согласен, я ему завидую. Когда-нибудь, после Фелиси, конечно, я куплю себе альпеншток и тоже полезу на Синай долбить скалу, чтобы сделать себе ложе терпения. К чёрту этих господ всех-других с их закидонами, их грешками и их бахвальством; их идиотскими говорильнями и телесными муками, затяжными дринками, званиями и медалями, объёмами цилиндров, этикетками, их атомами и прочей ерундой, к чёрту завоевание Луны! Может быть, если рассудить, эти телезрители не так уж были и неправы, когда стали возбухать, потому что им дали передачу напрямую с Луны, а они хотели регби! Меня это задело, как и Паоли. Но, немного поразмыслив, я понял этих отшельников маленького экрана, маленького оболвана. Эту Луну они в заднице видали! Она у них отняла их привычки. Зря я возмущался. Да здравствует одиночество! Космонавты им осточертели. Им как-то ближе чуваки с овальным мячом. Они не понимали, зачем у них забрали их корешей и подсунули этих искателей приключений.

В порту испанские стенные часы бьют пять раз. Надо же, они не согласны с моими.

Я задумываюсь серьезно, мои козочки. У меня в чердаке идёт настоящая игра в конструктор. Этакая хрупкая постройка, которую можно довести до конца, если только задержать дыхание.

Я думаю о странном ощущении, которое у меня было только что, когда я пришёл в себя. Такое чувство, будто мне что-то долго снилось, но я не могу вспомнить что…

— Кажется, вы не совсем в порядке? — замечает Метида, стуча каблучками рядом со мной по портовой мостовой.

— Наоборот, милая, в моей умной головке начинает появляться свет.

Глава 20

Образ курицы, которая высиживает утиные яйца, ещё долго будет в ходу, ребята! В плане метафор авторы не часто обновляют содержание. Берут всё те же и продолжают. Они присваивают себе кучу метких выражений, высекают их в мраморе и пользуются ими чаще, чем своими жёнами. Они себя не утруждают; они вьют собственное гнёздышко из прозы своих великих предшественников и лишь выкакивают иногда свой соус с комочками. Их Литтре-ратура [79] — это белёсый соус на холодных кусочках. Рагу из мелко порезанных прилагательных и глаголов, хорошо согласованных, чтобы легко усваивалось. Тары-бары, тартарары и кукареку с куриным помётом. Всё просто, я уже не могу их читать. Даже себя я не терплю, я слишком податливый, слишком умеренный, слишком покорный, мои когти обрезает маникюрша, а крылья — бумагорезальная машина. Мои сочинения, что ни говори, это всего лишь сгорбленный скелет моих мыслей. Я себя стыжу за то, что не отваживаюсь на большее. Заметьте, я создаю неплохой фон, но я не на короткой ноге с самим собой. Когда-нибудь я умру на куче зародышей моих добрых замыслов, и мы будем гнить с ними вместе. Мы станем одним-единым удобрением. Одним! Моя бесполезность меня разрушает, и я разрушаюсь в ней. Если ты говоришь не всё, ты не говоришь ничего! Если убрать все сучки и задоринки и все мои выступления, от твоих Сан-Антонио ничего не останется. Вообще-то останется: немного ветра. А что, ветер — это наш отец кормящий. В нём много семян, он живителен. Благодаря нему на атоллах вырастают кокосы. Пусть моё семя улетает вместе с семенами растений, которые попадают за моря и в птичий желудок, чтобы состояться.

79

Литтре — толковый словарь французского языка по имени его составителя. — Прим. пер.

Я вам клянусь, Гектор напоминает курицу, у которой появился выводок. И она видит, как её утята поплыли в луже. Он топчется возле трапа, руки за спиной, на носу нервный тик, глаза горят, иногда он останавливается, чтобы заглянуть кому-нибудь под нос, прямо, злобно. Кузен разглядывает всех без разбору: матроса, пассажирку, портового служащего. Как если бы вместо градусника он себе засунул в одно место горящую сигару и теперь не может понять, как ему теперь садиться.

Я подхожу сзади и хлопаю его по плечу. Он поворачивается как ошпаренный.

— О, слава богу, наконец! Я ждал тебя…

— Весьма мило, Тотор, ты это сказал с таким пылом!

— Не смейся, дело серьёзное.

Я прошу рыжую извинить меня и уступаю желанию уединиться со своим родственником и почти собратом.

— Смотри, — говорит Гектор, показывая лист гербовой бумаги компании «Паксиф».

На ней написано несколько строк.

— Узнаёшь почерк?

— Ещё бы, как свой собственный, это Старик.

— Читай!

Он сказал с опозданием, ибо мой соколиный глаз уже пробежал по бумаге. Я вам прочту in extenso [80] поскольку вы понимаете латынь:

80

Дословно (лат.). — Прим. пер.

«Немедленно явитесь в мою каюту, есть новости».

— И что?.. — спрашиваю я.

— Послушай, Антуан, послушай меня, каждое слово имеет значение. Я стоял здесь и следил за хождением по трапу, как вдруг один юнга приносит мне эту записку. Я тут же отправляюсь в каюту твоего директора. Но там пусто… Я немного подождал, затем, не дождавшись, бросился на поиски.

Я останавливаю его рукой и голосом.

— Только не говори, что он тоже исчез!

— Да, Антуан, да: он исчез.

Первая реакция человека, когда ему сообщают о несчастье, это неверие. Инстинкт заставляет его не верить в то, что ему неприятно. Вторая реакция — желание забыть. Когда до сознания уже дошло, когда у него уже нет сомнений в реальности его бед, он пытается их забыть. В промежутке имеет место период стагнации, даже мечтательности, во время которого он пытается организоваться, сохраняя отсутствующий вид.

Вот так ваш Сан-А узнаёт новость, и что же он делает? Он облокачивается на ограждение и смотрит на живописный порт. Он нюхает наркотические запахи, которые сбивают с толку обоняние. Он говорит себе, как красива Малага со своими мавританскими руинами, цветастыми кораблями, солнцем…

— Ты слышал, что я тебе сказал? — пугается Гектор.

— Да, да, Гектор, я всё прекрасно слышал: большой патрон парижской полиции исчез на борту «Мердалора»!

— Это немыслимо, согласись, это поразительно!

— Не более немыслимо и не более поразительно, чем другие исчезновения. Ахилл — человек, как и все остальные, Гектор, что он и подтверждает!

— У тебя какое-то странное понимание вещей! — ворчит директор «Пинодэр Эдженси». — Как будто тебе на всё наплевать!

— Мне не наплевать, просто я пытаюсь сосредоточиться. В таких случаях не надо распыляться.

— И всё же тут есть, отчего превратиться в пыль, принять вид радиоактивного облачка, не так ли?

Я уделываю его лиризм резким «Заткнись!», от которого закрылась бы и улитка.

Он семенит семенуэтом (Боккерини) по моим пятам. Некоторые из вас подумали, что я рванул в каюту Старика. Я извиняюсь за то, что расхобачил ваши иллюзии, как говорил один слон, который рассёк себе хобот, ибо на самом деле я делаю полный обхо(бо)д корабля вдоль поручня. По левому борту, через носовую часть, правому борту и корме, мои несмышлёныши.