Отпуск по ранению.Сашка

Володька обернулся и увидел того инвалида, с которым говорил во дворике после проводов Юльки.

– Здорово. – Он даже обрадовался немного: настроение после встречи было скверное.

– Куда топаешь?

– Прогуливаюсь.

– Пойдем со мной. Пивка хочешь?

– Хочу. Только очереди везде.

– Для кого очереди, а для нас… Пошли.

И они отправились по Домниковке, потом по Уланскому и вскоре вышли к Сретенским воротам. Инвалид был сегодня неразговорчив, лицо помятое, припухшее.

Володька тоже помалкивал, поглядывая по сторонам: ему все еще было чудн'o и странно ходить по московским улицам. Дошли до Кузнецкого, и только тут инвалид, мотнув головой на большое здание слева, буркнул:

– Кидал сюда немец. Он, сука, что ни говори, знал, куда метить. Здесь небось шпионов его уйма сидит. Думал, разбомблю, может, разбегутся… И вообще, я смотрю, зря он не кидал. Разведка у него поставлена.

– Да, – согласился Володька, вспомнив воронки около своей школы.

– Теперь уж не бомбит. Так, иногда один-два самолета прорвутся.

– Куда идем-то? – спросил Володька.

– В кафе-автомат возле метро. Знаешь?

Володька кивнул: как не знать первый автомат в Москве, специально бегали смотреть, когда открылся он. Они вошли в переулок, сразу бросилась в глаза очередь, но не только мужички стояли, было и женщин много с маленькими детьми, а еще больше старушек и старичков. Володька удивился.

– Они что, тоже за пивом? – спросил тихо.

– Нет. Тут, кроме пива, пшенку дают без талонов.

– Тогда неудобно вроде… через пять человек, – смутился Володька.

– А мы и не будем через пять. Держи, – инвалид высыпал в Володькину ладонь несколько медных жетонов. – Ну, а теперича смело вперед. Швейцару скажешь – выходил оправляться. Туалета там нет. Понял?

Показали они швейцару жетоны, и тот пропустил их без звука. Справа у прилавка давали кашу, маленькую порцию, ложки на две, и туда направлялись женщины из очереди, держа в руках бумажные талончики, выдаваемые при входе, а мужички отправлялись налево, где стояли пивные автоматы.

Володька пил с удовольствием. За всю службу на Дальнем Востоке ему только один раз довелось выпить пива. Вообще, там с этим было строго. Ни в магазинах, ни в ресторанах вина военным не продавали, даже командному составу.

После двух кружек инвалид поживел.

– Ну, как тебе жизнь в Москве показалась? – спросил он.

– Странная.

– А я что говорил! Знаешь, я решил жить, ни о чем не думая. День прошел – и слава Богу. Стопку выпил, брюхо набил, и на боковую. Главное, живой, а остальное все мура… Хорошо пивко? Ну, а как, по-твоему, война летом повернется?

– Не знаю… Совсем не знаю, – задумчиво произнес Володька, нахмурившись.

– Попрет он опять. Только где?… Да, такую силищу обратно повернуть, да до границы дойти, да еще Германию протопать… А жратвы уже нет, а если еще год, два?…

За такие разговорчики на передовой обкладывал Володька марьинорощинским матюгом с блатными присказками, да такими, что грохали бойцы смехом: во дает ротный, откуда такого поднабрался… Но здесь не передовая, да и была горькая правда в словах инвалида. И, вспоминая обезлюденный передний край, понимал Володька: туго нам придется, еще как туго, но по привычке взгляд его построжал.

– Ты глаза не пяль, лейтенант, – сказал инвалид. – Я теперь вольный казак, ни перед кем тянуться не обязан. Я тебе по-откровенному, по-солдатски, свои мысли высказываю, и нечего таращиться… Ты небось надеешься живым из этой войны выйти?

– Не очень-то.

– Врешь, надеешься! Без этого ни жить, ни воевать нельзя. Но вот помяни мое слово, попрет немец летом. А чем остановим? Много ли техники, много ли народу, сам знаешь. – Он безнадежно покачал головой и закурил.

– Ты ж говорил, брюхо набью и на боковую, а сам… – усмехнулся Володька.

– Мало ли что говорил. Душа-то болит. И знаешь, что еще мучает? Ненужный я сейчас человек… На завод вот зашел – одни девки да пацаны. Какая, думаю, работа от них? Смотрю, нет, получается. Но разве сравнить, ежели бы я сам к станку стал! Постоял я около своего станочка… Руки-то работы требуют, соскучились. Эх, лучше бы в ногу долбануло, – закончил в сердцах инвалид и переменил тему: – Как пивко? Давай еще по паре кружечек махнем. Учти – после него себя сытым чувствуешь.

Конечно, Егорыч – как звали инвалида – о своей войне рассказывал, как отступали, как из окружений выходили, какие бои страшенные под Смоленском приняли… Володька про свой Калининский особо не распространялся, только вырвалось у него, что должен он по одному московскому адресу сходить, что это для него сейчас главное…

– Не ходи, – решительно заявил Егорыч, поняв сразу, о чем речь, – только ей душу растравишь и себе. Не ходи.

– Надо.

– Ты знаешь, как на живых смотрят те, у кого убитые?

– Представляю.

– Ты представляешь, а я знаю. Ходил я, как в Москву вернулся, к жене дружка своего убитого. Обменялись адресочками перед боем. Ну что? Лучше не вспоминать! Не знал, как от нее выбраться поскорей. Три ночи потом не спал.

– Должен я.

– Почему должен? – спросил инвалид, прищурившись и начав вроде догадываться. – Себя, что ли, виноватым считаешь?

– Да, – тихо произнес Володька.

– Тебе через полтора месяца обратно. Там за все вины и разочтешься. Жизнью своей молодой. Сколько годков-то тебе?

– Двадцать два. В августе будет.

– Эх, тебе сейчас девок любить, песни петь, на танцульки ходить, а тебе роту всучили и… в бой… на смерть. – Егорыч потер переносицу, потом глаза. – Я-то хоть не очень пожил, сам понимаешь, годы нелегкие были, но все же хоть повидал чего, хоть девок всласть до женитьбы попробовал, а ты… – Он отхлебнул из кружки, потом вскинул голову, словно что-то вспомнив. – Хочешь, познакомлю тебя с девахой одной? Соседка у меня твоих годков, на "Калибре" работает. Огонь-девка! Понимаешь, у станка всего несколько месяцев, а вкалывает дай Бог. Наши мужские довоенные нормы перебивает. Только жаль – одна мается. Женишка ее на границе убило, в первые дни… Хочешь?

– Нет…

– Ну и дурак! А то бы сейчас и поехали. Она как раз с ночной пришла, дома… Бутылочка у меня найдется. Ну, поехали?

– Нет, Егорыч, – покачал головой Володька.

– Ну, если не хочешь, запиши-ка мой адресок на всякий случай. На Домниковке я живу…

Володька записал, чтоб не обидеть. На этом и разошлись.

* * *

Следующий день Володька слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Часто подходил к книжной полке, вынимал какую-нибудь книгу, перелистывал и откладывал – неинтересно. После того, что им пережито, этот, когда-то захватывающий его, книжный мир с его выдуманными героями сейчас оставлял его равнодушным. Не мог он начать читать и Юлькину черную тетрадку. Не хотелось ему выходить и во двор – боялся встретить матерей тех ребят, которые уже не вернутся…