Отпустить или влюбить?

– Дима, посиди в гостиной. Я попробую сама, – прошу, касаясь его груди.

Дима выдыхает, как мне кажется, с облегчением и кивает. Посылаю ему обнадёживающую улыбку, хотя сама совсем не уверена в успехе. Вспоминаю, как тяжело было Эдику в своё время, и понадобилось слишком много усилий, чтобы он перестал плакать по ночам.

– Rain, je m'appelle Sophie. Puis-je te parler? (*Рейн, меня зовут Софи. Я могу с тобой поговорить?) – сама стучу в дверь.

Тишина. Каждая секунда кажется вечностью. Уже собираюсь уйти, как слышу: «Войдите!», сказанное на французском.

Глубоко вдыхаю и толкаю дверь.

Я не раз представляла в воображении Димину дочь. Учитывая, каким красавцем был он сам и ангельскую внешность Джулии, Рейн представлялась мне роковой красоткой. Юной, неотразимой, сногсшибательной. Но я никак не ожидала увидеть тонкую, заплаканную девочку. Рейн походила на двенадцатилетнего подростка: угловатая, робкая, пугливая. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела на меня огромными глазами, красными от слёз.

– Привет, – ещё раз сказала на её родном языке.

– Вы говорите по-французски? – Рейн была удивлена.

– Немного, – скромно ответила ей.

– Нет. У вас чистое произношение! – возразила она, но тут же стушевалась. – Извините.

Что ж, по крайне мере, мы нашли одну общую тему. Видимо, Рейн боялась, что не сможет общаться со своим отцом, так как Джулия ей наверняка сказала, что Дмитрий живёт в России.

– Не извиняйся. У меня был учитель – француз, и он любил повторять: «Je ne comprends pas!» (*не понимаю!), если я неправильно произносила какой-нибудь звук, и делал вот так… – Я взмахнула руками, изображая своего репетитора, которого Роберт специально вызвал из Марселя.

Рейн заморгала и зависла.

– Он вас ругал?

– Да. Исключительно на французском. И первое, что я считала очень ругательным было: «Mes pauvres oreilles!» (*Мои бедные уши!).

Рейн улыбнулась.

– Но это же не ругательно!

– Но я же этого не знала, – улыбнулась ей в ответ. – Я могу сесть?

– Да. Конечно. – Ответила Рейн, опуская ноги. Она засунула руки под них и тяжело вздохнула.

– Рейн, мне так жаль.

– Я до сих пор не могу поверить, что мамы нет, – призналась девочка.

– Всегда больно терять тех, кого любишь. Мне было двадцать лет, когда погибли мои родители.

Рейн недоверчиво на меня посмотрела.

– И тоже никого не осталось?

– У меня остался брат. Ему было десять и мне пришлось устроиться на работу, чтобы его не забрали в детский дом.

– А у меня никого нет. Бабушка и дедушка от меня отказались, когда узнали, что я им неродная.

– Ты это помнишь?

– Да. Хотя и говорят, что в пять лет ничего не запоминается. Бабушка обозвала маму некрасивым словом, и больше я её не видела.

Не мне судить поступки Джулии.

– Даже сейчас?

– И сейчас. Ведь ничего не изменилось, – произнесла Рейн, пожимая тоненькими плечами. – Во мне не течёт кровь династии Роббер, – добавила она с какой-то обречённостью в голосе.

– Ты до сих пор переживаешь?

– Я привыкла. Меня даже в школе дразнили, что я присвоила себе чужую фамилию.

– Твоя мама это знала?

– Да.

Что ж, это объясняет почему Джулия не вышла замуж во второй раз. Она хотела сохранить дочери фамилию.

– А про твоего папу она тебе что-нибудь говорила? – спросила я осторожно.

– Только то, что он сейчас живёт в России, и что я на него очень похожа.

– Это правда. Ты, действительно, на него очень похожа, Рейн.

Рейн снова тяжела вздохнула.

– Я боюсь, – призналась девочка.

– Он тоже боится.

– Почему? – На меня смотрели по-детски наивные глаза.

– Что может тебе не понравится. Он ведь ничего про тебя не знал.

– А вы его любовница?

– Нет, Рейн. Мы женаты.

– У вас есть дети?

– Нет. Мы совсем недавно поженились.

– Значит, будут.

– Ты против?

– Нет. Я не знаю, – Рейн опять вздохнула.

– Рейн, ты давно ела?

– Я не помню.

– Может, ты поешь и… познакомишься с Дмитрием? – Рейн с удивлением на меня смотрела. – Я всегда ем, когда нервничаю, – попыталась объяснить.

– А я не могу есть.

– Твоя мама бы очень огорчилась.

– Думаете, она это знает?

– Я в это верю.

Я протянула ей свою руку. Рейн смотрела, но свою давать не спешила.

– А если я ему тоже не понравлюсь?

– Тогда мы отправим его обратно.

– А ты останешься? – спросила Рейн, не заметив, что перешла на «ты», хотя для французов это не свойственно.

– Не зря же я столько сил потратила на французский!

Моё возмущение вызывает у Рейн подобие улыбки.

– Ты точно русская?

– Сто процентов! А что, не похожа?

– Нет. Я читала про русских.

– Знаешь, на них лучше смотреть. То, что пишут, не совсем так. У Дмитрия мама тоже русская, хотя и родилась во Франции.

– Правда? – обрадовалась Рейн, но тут же сникла.

– Правда.

– Вы же меня не заберёте? – Звучит настороженно.

– Если ты не захочешь, то нет.

– А если захочу?

– Тогда не вижу никаких препятствий.

– А Мари?

– Если тебе с ней будет легче, то и Мари. Идём? – предложила я ещё раз.

Рейн глубоко вздохнула, словно вместе с воздухом набиралась смелости, и встала.

– Да.

Дмитрий

В своё время я очень долго привыкал к мысли, что Джулия избавилась от моего ребёнка. Даже то, что она сказала, что он не мой, не сыграло никакой роли. Сейчас же мне было ещё сложнее принять, что у меня есть дочь. Можно провести ДНК экспертизу, но не это главное. Главное, что я не знал ничего столько лет, и именно поэтому не мог принять Рейн как свою. Не моя она. Не моя.

Я был готов к тому, чтобы забрать Софию и вернуться. Вернуться туда, где уже была расчищена территория для нашего дома. Эта гостиная была чужой, как и всё, что окружало. Чужая страна, чужой дом, чужая дочь.

– Дима….

Голос Софии вырывает меня из невесёлых мыслей. Хочу сказать ей, что мы возвращаемся, но слова застревают. София держит за руку девочку, которая старается не прятаться за её за спину. Они вдвоём вызывают совсем другие чувства – словно они одно целое. Но как? Ведь Рейн для неё совсем чужой ребёнок, и другая на её месте попыталась бы наоборот убедить, что Рейн будет нам только мешать. Но не София.