Отрада округлых вещей

— Хочу к маме! Хочу домой!

Фрау Триглер на секунду закрыла глаза, собралась с силами и произнесла:

— Окей, знаешь что? Я тебе кое-что расскажу. Это случилось со мной несколько лет назад. Знаешь, очень похоже на то, что происходит сейчас с тобой. Тогда я, ну, скажем, потеряла кого-то, кто был мне очень дорог. Кто играл важную роль в моей жизни. А после того, как он ушел, в моей жизни начался очень трудный период, я не могла выйти из дома или общаться с другими людьми. И тут одна подруга подарила мне книгу. Эту книгу написал тибетский монах, который подробно изучал феномен расставания и скорби. Он читал лекции в разных университетах, и вот, Томми, в своей книге он пишет, что мы, западные люди, в тяжелые моменты сосредоточиваемся только на том, что они тяжелые. И оттого наши проблемы становятся неразрешимыми. Они становятся все более и более трудными, и в конце концов подавляют нас. А он советует людям, напротив, мыслить позитивно и превращать любой момент жизни, даже тяжелый, в некий вызов. Томми, пожалуйста, посмотри на меня!

— Хочу домой! — рыдал мальчик.

— Ах, Томми, Томми, — вздохнула фрау Триглер, — знаешь, говорить с тобой нелегко. Но я готова это понять. В общении это тоже важно, ты согласен? Важно стараться понять другого. Проявлять терпение. Ты же видишь, я делаю для тебя все. Но мне хотелось бы, чтобы ты тоже хотя бы немного постарался не уходить в себя. Ну, хотя бы попробуй! Я не хочу раз за разом разговаривать со стенкой, у меня уже сил нет.

На протяжении оставшихся выходных она снова и снова упрекала его в том, что он ее не слушает и не желает воспринимать то, что она говорит. Иногда она хватала его за руку и просила не замыкаться в себе, впустить ее в его жизнь, она ведь так старается, она заботится о нем, а что делает он, он отгораживается от нее, уходит в себя. Она переоделась в более облегающую одежду и каждые несколько часов заново красила глаза. За ужином, который они ели в более или менее полном молчании перед телевизором (воскресным вечером повторяли фильм «Тихушники» с Робертом Редфордом), фрау Триглер внезапно сказала ему, сколько ей лет: сорок три года. И тотчас же спросила, верит ли он в это. Когда он всего-навсего пожал плечами, она схватила пульт дистанционного управления и выключила звук. Не отключив динамики сразу, а несколько раз быстро понижая громкость кнопкой с изображением минуса, пока телевизор не умолк совершенно, а актеры не стали исполнять жутковатые пантомимы. Она положила пульт на диван.

— Мне сорок пять, — сказала она ему. — Ну что, доволен?

А через некоторое время произнесла:

— Смотри свой фильм.

— Простите, — выдавил из себя Томас.

Казалось, он вот-вот опять расплачется. Тут фрау Триглер обняла его за плечи и сказала, что гордится им. Да, действительно гордится. Просто невероятно гордится. Он не только обнаруживает удивительное самообладание перед лицом всей этой трагедии, кардинальным образом меняющей его жизнь, но и по-настоящему активно работает над собой. Он-де стал более открытым, готовым идти ей навстречу. Она снова может преисполниться надежды и поверить в будущее. В данной ситуации может показаться, что это чрезмерная роскошь, но она не может позволить себе жить без надежды, какой бы ненужной роскошью эта надежда ни казалась. Она спросила, понимает ли он, что она имеет в виду. Томас искоса взглянул на нее.

В понедельник утром, когда Томас собрался было в школу (демонстрируя при этом особое усердие), она мягко остановила его и спросила, неужели он не слушал. Томас со слегка удивленным, но настороженным выражением лица замер на пороге спальни.

— Разве я не говорила тебе, что тебе не надо в школу? — спросила она.

Он покачал головой. Щеки у него покраснели. Он сжал кулаки. Подошел ближе к ней.

— Странно. Я уверена, что я тебе говорила. Мы как раз тогда ужинали. Я рассказала тебе о звонке в учительскую, неужели ты забыл? Гм, я совершенно уверена, что об этом упоминала. Как сейчас помню, при каких именно обстоятельствах я тебе об этом рассказывала. Вероятно, ты опять все прослушал, Томми.

Последовала пауза. Потом Томас произнес:

— Ты сказала, что мне можно домой.

— Томми, — терпеливо принялась втолковывать фрау Триглер, — я уже пыталась тебе это объяснить. К сожалению, не все так просто, не все такое черно-белое, каким тебе представляется. Не всегда все проходит гладко. У меня тоже есть чувства. У меня тоже есть своя внутренняя жизнь, понимаешь? Я что-то тебе объясняю — а ты через пять минут снова все забываешь. У тебя просто в одно ухо влетает, а из другого вылетает. Тихо и таинственно изглаживается из памяти. Томми, мы же все это уже обсуждали.

— Но я, — начал было мальчик, — я…

Он не знал, какие еще аргументы привести.

— Я знаю, что сегодня понедельник, знаю, что ты хочешь в школу. Да-да, да-да. Но поверь мне, не все происходит так, как тебе кажется, Томми. Боже мой…

Она отвернулась и, словно обняв, обхватила себя руками. Потом стянула на груди полы тонкого, как паутинка, кимоно, в которое облачилась сегодня утром. Она попыталась сдержаться, чтобы не разреветься, но потом ожесточение взяло верх, и она тихо заплакала. Не говоря больше ни слова Томасу, она подошла к кожаному креслу у стеклянного столика и села. Она плакала, тихо кивая головой и время от времени с шумом втягивая воздух.

Томас подошел к ней и остановился рядом.

— Пожалуйста, — произнесла она, — оставь меня. Я тебе потом приготовлю поесть, ладно? А сейчас оставь меня, пожалуйста.

— Но я же, — начал было мальчик, протягивая к ней руку.

Она отпрянула.

— Пожалуйста, дай мне посидеть спокойно.

— Эвелин, — взмолился Томас.

— Пожалуйста, — произнесла фрау Триглер голосом, словно вставшим на цыпочки.

Она прикрыла глаза. По ее телу пробегали едва заметные волны. Томас, словно для того, чтобы переключить на другой канал, прикоснулся к ее плечу, к голове, даже к уху, он явно не знал, что делать, не существовало никого, кроме этой женщины, и она у него на глазах точно таяла, растекаясь.

— Я же только, — сказал он.

— Ну, хорошо, — кое-как сумела выдавить из себя фрау Триглер. — Это не твоя вина. Я должна была прилагать больше усилий. Я была слишком нетерпелива, Томми. — Ее оцепенение прошло, по крайней мере, отчасти, и она положила руку на руку мальчика. — Ничего, пустяки, все окей. Ты же знаешь, как это бывает.

Она продолжала бороться и на сей раз овладела собой.

— Я уже успокоилась, все хорошо, — заверила она. — Мы добились немалого прогресса.

Она улыбнулась.

— Можно мне завтра в школу? — спросил Томас.

Осторожный тон, которым была произнесена эта фраза, пожалуй, мог снова привести ее в отчаяние, однако она сохраняла спокойствие. Она сказала:

— Может быть. Завтра посмотрим. А сейчас мне надо позвонить. Позже поговорим. Окей?

— Окей, — согласился мальчик.

— Можешь пойти поиграть, если хочешь, — предложила она.

Она отерла слезы. Потом встала, прошла в угол, где лежал ее телефон. После уединилась в ванной, чтобы поговорить без помех. Но не дозвонилась.

— Ты говоришь, что слушаешь, но я-то знаю, что это не так и что ты на самом деле витаешь в облаках.

Они снова вырезали узоры из бумаги, но Томас явно думал о чем-то своем. Эвелин уже успела пожаловаться на своего нового партнера своему психотерапевту. А чем занимается ее новый спутник жизни, спросил психотерапевт. Производством бумаги, сказала фрау Триглер. А потом уточнила, что даже это он, мол, делает без всякого увлечения. Она серьезно подумывает от него уйти. Не стоит так быстро терять терпение, полагал психотерапевт.

Придя домой, она обнаружила, что Томми подавлен и расстроен. Пока ее не было, он открыл несколько шкафов, и теперь почти без перерыва спрашивал ее, нельзя ли на минутку заехать к нему домой, ему нужны разные вещи, в том числе для школы. А еще спросил, не могут ли они навестить маму в больнице.

Фрау Триглер только молча покачала головой.

— Томми, — сказала она, — Томми, я уже пребываю в растерянности. То есть я… Знаешь, я постоянно вспоминаю тот день, когда зашивала тебе губу. Когда ты…