Отрада

Отрада вздохнула.

Да-а-а. Крепко тогда сотрясало их общину. Нескоро после такого в лес свободно, без страха начали ходить, а детей и того дольше не отпускали. На ярмарку в городище ездили дальней дорогой, короткой стезей страшились проезжать. А уж глядеть в спину кузнецу да перешептываться и до сих пор не перестали.

Отрада поежилась, обхватила себя за плечи руками. На глаза помимо воли навернулись слезы, и она поспешно заморгала, прогоняя их.

— Добро, сам Храбр не поехал!

— И детушки при нем остались, — знахарка тепло улыбнулась. – А ведь когда захворал он, то велел Твердяте с Нежкой на ярмарку-то ехать. Мол, с отцом их, с мачехой да стрыем. Они же торговали там еще, все руки были на пересчет. А мальчишка, вишь, воспротивился, не восхотел брата бросать. Ему досталось от Храбра порядочно, а потом оказалось, что все к добру было.

Некоторое время обе женщины молчали, думая каждая о своем. Потом Любава Брячиславна и посмотрела на притихшую на лавке дочь.

– Радушка, иди проверь, как там куры в клети. Да я еще бук водой залила, бадья в сенях стоит. Повороши там палкой, чтоб перемешалось все хорошенько.

Дочь подняла на мать насмешливый взгляд и улыбнулась: мол, не дитя сопливое уже, хочешь наедине со знахаркой о чем-то поговорить – так и скажи. А не утайкой из избы гони.

Но спорить не стала: послушно встала, заправила волосы под платок, всунула ноги в теплые валенки, накинула отцовский тулуп, в котором утонула, и вышла в сени, нарочно громко хлопнув дверь. Мол, ушла я, шушукайтесь на здоровье.

— Брат мой опять приходил, — поглядев ей вслед, горестно вздохнула Любава. – Все про избу да про Отраду речи ведет. Мол, я помру, девка сиротой останется. Еще и не просватанная, без мужского плеча и сама недолго проживет.

— Да что ж он раньше срока тебя на погребальный костер возводит, — нахмурилась Верея. – Такие разговоры и Богам не угодны.

— Глаз на избу положил, подлец, — так разозлилась Любава, что и слово дурное про брата родного не побоялась сказать. — Пока был жив мой Бус, Избор и к забору подходить страшился. Нынче же... вконец распоясался!

Но давно они уже к одному роду-то не принадлежали. Как выходила девка замуж, так входила она в род мужа, а от прежней семьи своей отворачивалась. Теряли над ней и отец, и братья прежнюю власть.

— Но и прав он тоже, — Любава приложила руку к груди. – Хрипы все страшнее да страшнее становятся. Даже отвары с ним уже не справляются. А коли твои отвары не помогают... – не договорив, она вздрогнула и махнула рукой.

— Ты бы сказала ей уже, — Верея покосилась в сторону плотно закрытой двери. – Пошто девку в неведенье держишь.

— Да пусть ее. И так сполна хлебнет, как я помру. Пусть хоть нынче обо мне не печалится, и без меня, старой, ей забот хватает...

— Ох, Любава, Любава, — Верея покачала головой, но женщина крепко стояла на своем.

Не в первый раз знахарка этот разговор заводила, все надеялась добром уговорить мать Отрады, чтобы та дочери и про хворь свою лихую рассказала, и что дядька ее сватает для своего меньшого сына, чает все избу к рукам прибрать...

Но Любава противилась отчаянно. Вот и нынче мотала из стороны в сторону головой и руку к груди прикладывала: туда, где давно уже поселилась когтистая, злая боль.

— Пойду я уже, и так припозднилась. Я тебе особый отвар замешала, его токмо на ночь пей, — Верея медленно поднялась с лавки и указала на один из горшочков. – А девке своей травок завари, а то вон какая бледнющая стала.

— Не отошла она еще, — с нежностью сказала Любава и встала вслед за гостьей.

У самой двери она схватила Верею за худое, сухое запястье и взмолилась с отчаянной пылкостью.

— Ты пригляди за ней, прошу! Не бросай девчонку, как я помру. Одна на всем белом свете она останется ведь. Сиротой во второй раз станет, — на глазах Любавы выступили слезы, и она поспешно моргнула.

— Не брошу уж, — с тяжелым сердцем пообещала Верея и пригрозила пальцем. – Да токмо ты сама на костер не спеши особо, девку хоть замуж сперва выдай.

Любава улыбнулась сквозь слезы и прикрыла за знахаркой дверь.

5.

На следующий день Отрада, как было заведено, отправилась в избу старосты. Русана встретила ее во дворе: возвращалась после утренней дойки. Поставив ведро на крыльцо, женщина вытерла руки о надетый поверх поневы и заправленный в пояс передник и пристально посмотрела на Отраду, остановившуюся в нескольких шагах от избы.

— Пришла, стало быть, попрыгунья, Отрада Бусовна, — недовольно, зло процедила Русана.

Нестарая еще женщина, она редко улыбалась и, того реже, смеялась, и потому уже давненько морщины поселились у нее в уголках глаз, и под носом залегли суровые, хмурые складки.

— Даже хворь тебя не взяла. Да и то не диво.

Отрада вздохнула про себя. Снова обзовет ее сейчас, как бывало обычно. Но Русана промолчала. Перекинула длинные края алого убруса на спину и небрежно кивнула головой в сторону избы: проходи, мол, коли явилась.

Скинув в сенях тулуп и обметя с валенок снег, Отрада вошла в горницу. Нынче она пришла раньше обыкновенного и столкнулась в избе со всей семьей старосты.

— О, утопленница явилась, — Перван, старший сын, встретил ее громовым хохотом.

Сцепив зубы, она поклонилась всем одним разом и скользнула на лавке к слюдяному окошку. Там ее со вчерашнего дня дожидалась неоконченная вышивка. Забава ее задирала, и Отрада оказалась на речке.

Она взяла в руки рубаху и склонилась над ней, стараясь не прислушиваться к разговорам, что вели за столом трое мужчин – староста, Зорян Нежданович, да два его сынка – Перван и Лешко. Забавы нигде было не видать, и Отрада порадовалась про себя. Тем лучше. Встречаться со строптивой девкой, через которую она чуть не утопла, не хотелось.

Староста встал с лавки, и она поспешно наклонила голову, отводя взгляд. Зорян огладил темную, густую бороду и вышел из горницы. Отрада побаивалась его, и не напрасно. У него был страшный, отталкивающий взгляд и глубокие борозды от морщин на лбу и щеках. И слухи про него ползали жуткие.

— Оправилась, стало быть, — встав следом за отцом из-за стола, Перван остановился в паре шагов от лавки, на которой сидела Отрада.

Заткнув пальцы за широкий кожаный пояс, над которым нависал живот, Перван рассматривал ее, словно диковинную игрушку, скользил взглядом по фигуре, лапал глазами.