Отрада

От дрожащего голоса матери Отраде захотелось провалиться сквозь землю. Протянув той тяжелый кузовок, она впервые помыслила, что, может, не стоило слушать Забаву да выходить на лед.

Ну, оболгала бы она ее перед теткой Рогнедой, велика ли печаль? Ну, отослала бы Отраду прочь... Верно, потом все равно обратно бы покликала. Приданое то справлять как-то нужно.

Зато не пришлось бы нынче стоять да слушать, как всхлипывает мать, сызнова переживая вчерашнее потрясение. Да под взглядом кузнеца Храбра тоже краснеть не пришлось бы. Правды-то он не знает. Верно, мыслит, она ради ребяческой, глупой выходки на лед вышла.

– ... потрапезничайте с нами. Твердята, поставь гостьям миски.

Задумавшись, она пропустила часть разговора и собралась с мыслями, уже когда матушка подтолкнула ее в спину – проходи, мол, к столу. Сперва они сызнова поклонились печи, а уж токмо потом опустились на лавки.

Братишка кузнеца принес им миски да ложки и подвинул поближе горшок с горячим. По запаху Отрада узнала щи.

Пока мать и Храбр негромко говорили о чем-то, она украдкой осматривалась, боясь слишком уж сильно любопытничать. Младшая сестренка Твердяты, светловолосая Милонега, смешно и нетерпеливо дула на щи, устав ждать, пока те остынут.

Отрада чуть повернула голову вправо и подивилась, какой же просторной была у кузнеца изба. Да еще и шестистенок! Где-то с другой стороны стены должна быть еще одна горница и светелка. Раньше здесь жил большой, славный род...

Таких крепких изб во всем поселении токмо две и сыщутся: у кузнеца да у старосты.

— ... да вот Отрада моя могла бы и подсобить!

Ей пора перестать так крепко о чем-то задумываться. Сызнова пропустила, о чем за столом шла беседа, и теперь не ведала, что и как ответить. Все взоры были к ней направлены, и она смутилась.

— С шитьем-тканьем, говорю, подсобишь Нежке? – заметив ее растерянность, повторила мать, и Отрада тотчас закивала.

— Подсоблю, подсоблю, — сказала она и запоздало подумала, что у девочки есть же старшая сестрица. Хоть и мужатая.

Неужто та родной крови подсобить не могла?.. Чудно как-то.

Отрада эту мысль быстро прогнала. Она в долгу перед кузнецом, он ей жизнь спас, собой рисковал. И долг этот никак ей не выплатить. А так хоть девчонке осиротевшей поможет.

Под конец трапезы, когда Твердята с Нежкой принялись убирать со стола, Храбр взял с лавки обернутый в рушник сверток и протянул Отраде, глядя куда-то поверх ее головы.

— Платок твой, — сказал чужим голосом и отвернулся: брат позвал.

У Отрады затряслись руки, и она моргнула, чтобы прогнать выступившие на глазах слезы. Последний батюшкин подарок с ярмарки. Все-таки Храбр его сберег... А она мыслила, что утянула его с собой темная вода.

— Благодарствую, — прошептала тихо, едва шевеля губами, и посильнее прижала сверток к груди.

____________________________________ спасибо за звездочки и комментарии!

8.

Как токмо вскрылась Руза, да пошел по реке лед, седмицы полетели одна за другой. Это зимой обычно время тянется бесконечно долго, хоть и дел по хозяйству всегда достаточно бывало. Весной же время пролетало совсем незаметно. Вроде поутру только глаза открыла, а уже вечерять пора да сызнова на полати укладываться.

Отрада с матерью хлопотали по хозяйству. Перебирали одежу в сундуках, пересматривали все старые закрома. Что-то вытащили проветриться на свежий воздух во двор, что-то заштопали, что-то отложили в дальний угол – перешить, когда руки доберутся.

На той седмице устроили последние посиделки перед наступлением горячей поры: скоро просохнет на полях земля, и будет уже не до веселых разговоров да досужей болтовни. Начнется тяжелая страда, и потому девки стремились всласть и вволю насмеяться, чтоб с запасом хватило до новой зимы.

В самый последний вечер собрались в избе у Стояны: был ее черед принимать гостей. Расселись по лавкам да по сундукам, взяли в руки веретена, но больше болтали, чем нитку сучили. Отрада, как ближайшая подружка, устроилась на почетном месте подле Стояны – сидели они, прислонившись спинами к теплой печи. Попивали кисель – его варить Отрада была великая мастерица.

— Давайте про страшное нынче! — предложила еще в самом зачине Забава, сидевшая на лавке во главе стола.

Так и повелось, что сказывали друг другу басни, как с ними что-то страшное приключилось: кто лешего на болоте увидал, кого банник едва не придушил, кто дитя от Полуночницы спас... На выдумки каждая девка была горазда! Жути натерпелись – седмицу по ночам спать не смогут, все будут басни вспоминать.

— А я расскажу то, что от деда услыхала! — Забава нетерпеливо заелозила поневой по скамье – шибко хотелось ей басней поделиться.

Стояна пихнула Отраду локтем в бок и зашептала, борясь со смехом.

— Ох, и неподобающе елозит наша витязева невеста… — молвила острая на язык девка, и Отрада укоризненно покачала головой, пряча улыбку за кашлем.

Многие девки не любили Забаву. Слишком рано та возгордилась и нос задрала, что станет женой гридню из дружины! А ведь сватовство-то еще и не случилось, а она уже воображала себя княгиней, не меньше!

— Ходит по свету в людском обличье великая Мара-Морена, — тихим, вкрадчивым голосом завела Забава, и у Отрады за шиворотом побежали муравьи. Уж что-то, а басни девка складно сказывала!

— И любо Богине потешаться над людьми перед тем, как попадут они в ее мертвое царство, в темную-темную Навь. По-всякому Мара-Морена может рассудка лишить, но занятнее всего ей глядеть, как человек сам себя губит. Говорят, однажды Богиня заплакала, и слезы ее, упав на землю, превратились в диковинные самоцветы. Тому, кто волей али разумом слаб, кто недоброе замыслил, нашептывают камни страшные слова. Говорят, заради них творили люди ужасные вещи. Но не будет счастлив тот, кто их заполучит. Лишат камни его разума, толкнут на лихое дело.

Забава потянулась к чарке с киселем, чтобы смочить горло, и в горнице такая тишина повисла, что и писк мышиный раскатом грома показался бы. Притихла даже Стояна, которая рассказчицу на дух не переносила.

— А девкам, девкам можно эдакие самоцветы носить? Я б на себя примерила, — спросил кто-то из дальнего угла, и по лавкам зашелестел приглушенный смех.

Забава раздосадовано цокнула. Баснь она еще не закончила сказывать.

— А не сам ли Зорян Нежданович такое придумал? — не утерпев, вступила Стояна. — Али иной муж. Лишь бы бабам самоцветы на ярмарке не брать. То, мол, камушки Мары-Морены, негоже их в избу тащить!