Отравленная сталь

А Лена? Куница! Пропал медвежонок! Интересно, успела она уже затащить его на свои шелковые простыни? Артур покосился на Людочку и, немного поколебавшись, разрешил себе немного позавидовать Виталику. Нет, не потому, что он с Леной, нет. А потому, что Виталик где-то далеко, в Новом Свете участвует в тайных интригах, распутывает загадки, кругом агенты, небоскребы и элегантные машины, а рядом красивая женщина. А он, Артур, чем занят?! Спит как сурок! И ничего в его жизни не происходит. Нет у него ни машины, ни денег, ни приключений, ни тайн, ни интриг. Женщина? Женщина есть. Тоже спит как сурок… как сурчиха. И никаким агентам он не нужен. И вообще…

Артур полежал еще немного на спине с закрытыми глазами. Ну и что?! Мушкетеры двадцать лет никому не были нужны, а потом понадобились! Не жалеть себя! Не жалеть! Быть готовым! А если?.. А! Плевать на все! Он повернулся на бок, может, так удастся поскорее уснуть.

Тем временем Лена и Виталик опять позвонили Косте и получили наконец ответ задачки. Виталик продолжал осматриваться вокруг, он зачем-то заглянул под машину, ничего не увидел, поднял капот, закрыл, вздохнул и, счастливый, нырнул в салон. Лена, переживая триумф, ждала, когда они поедут, ноздри ее раздувались, глаза сверкали в темноте. Львица, попирающая свою добычу. Иван Францевич знал, на кого положиться. Крейсер, управляемый капитаном Виталиком, плавно описал две дуги и выехал на дорогу.

Они заказали ужин в номер, и Лена, упоенная победой, заставила Виталика вернуться в их молодость, в вешние года, туда, где они, не задумываясь, устремлялись друг к другу, без вопросов, без ответов, без сложностей и взаимных упреков, обычно сопровождающих глубокие чувства, без тревог, сомнений, ревности, упрямства, упиваясь честным, и потому чистым, притяжением молодых тел, желанием слиться в одно единое тело.

Смущенная и радостная улыбка Виталика была ответом на вызов прекрасной мачехи, назначенной ему то ли Провидением, то ли Судьбою, когда она протянула под столом ногу в чулке и положила ее ему на стул. Ступня излучала тепло, и Виталик погладил ее рукой. Лена опустила ресницы. Они оба старались сохранить равновесие. Торопливость убивает самое ценное – возможность насладиться моментом.

Как ни в чем не бывало завершился ритуал ужина, поговорили о пустяках, вечер не отличался от предыдущих. Не отличался за исключением финала: участники не разошлись по своим комнатам. Освободившись от одежды, они присели на кровать. Простое, будничное действие перенесло их в прошлое, где на зимних тротуарах чернели раскатанные ледяные дорожки и прозрачный воздух февраля освежал пустые вечерние, наспех убранные улицы Москвы. По ним Лена и Виталик шли с тренировки, останавливаясь в неосвещенных местах для поцелуя. Губы так красноречивы, когда молчат!

Лена, Лена! Совсем юной она вышла замуж и стала просто Ивановой. Ее муж написал брошюру, маленькую, неосторожную, опрометчивую, не против властей, наоборот, актуальную в тот период начавшейся на Ближнем Востоке войны. Он вышел без прикрытия на противника, который шутить не привык, и вскоре его нашли в петле. Лена легкомысленно решила выяснить, что же плохого он сделал, и ей предстояло тоже – как бы случайно, выпасть из окна. Но противник уготовил ей иную участь. К ней пришли люди, представились и убедительно попросили работать по их плану. Они были частью безжалостной машины. Пример мужа не позволял в этом сомневаться.

Виталик познакомился с ней, когда она, по их наущению, сошлась с уверенно шагающим по карьерной лестнице человеком. Его следовало остановить. В результате и его тело вынули из петли. Лена держалась из последних сил. Виталик познакомил ее с Костей, и тот протянул ей свою крепкую, будто выкованную из космического металла, руку. Вместе они выиграли время, Лена вырвалась из пут, а события, как крутые морские волны, стерли многие человеческие творения, планы, да и самих людей тоже. Она стала сильнее, но былое не травмировало в ней женщину.

Наутро Лена и Виталик, вновь повесив на грудь бейджики, проследовали в комнату за дубовой дверью. Их познакомили с тремя мужчинами – претендентами на место Ивана Францевича. Нотариус и два свидетеля сначала убедились в подлинности вчерашнего документа. Затем нотариус зачитал завещание, и Лена объявила решение: Пьер Шаррон. Последовала минутная пауза, но возражать никто не стал и объяснений никто не потребовал. Принесли шампанское (Виталик его только пригубил). Все понимали значение момента, даже приглашенные свидетели, не зря же они служили в этом храме шотландского обряда, они еще не знали, кто есть кто, по лицам избранников невозможно было догадаться, кого из них осчастливили высоким стулом. Присутствующие подписали какие-то бумаги, еще раз приложились к шампанскому и разошлись. Известие понеслось по коридорам здания, по проводам в Европу и Америку, проникло в узкий круг посвященных, заставило напрячься спецслужбы, ибо им еще предстояло выяснить, кто скрывается под именем друга Мишеля Монтеня, французского поэта Шаррона. Это имя – лишь псевдоним избранного.

Но до этого, под шампанское, когда вышли свидетели, Пьер Шаррон, или как там его, своим решением повысил Лену до старшего надзирателя. Ей предстояло получить соответствующие регалии, выдержки из устава, где были указаны ее права и обязанности. Всего ей знать не полагалось, так как формально она не вступала в организацию. «Ты стала кем-то вроде почетного академика», – сказал ей Виталик. Ему полагалось знать еще меньше.

Виталик доверял Косте, а Костя его заклинал ни в коем случае не вступать ни в какие организации. В итоге Виталик тоже остался за штатом, хотя и получил некоторые права. Обязанности его, собственно, заключались в помощи Лене, что он и так исправно исполнял бы независимо от своего членства. Единственно, на что он согласился, – это носить часы на правой руке, а также усвоить некоторые знаки, по которым члены ассоциации могли узнавать друг друга. Тайные знаки применялись в случае острой необходимости, например при угрозе здоровью, жизни или свободе, ну и конечно, в связи с угрозой срыва выполняемой миссии или хода операции.

Солнце ярко освещало парковку машин. Оно отражалось от их капотов, крыш и стекол. Солнца – вот чего не хватало последнее время! Теперь это стало ясно. С Лениных плеч свалились тонны груза. Она велела Виталику ехать прямо в ресторан.

Тем же вечером отставной генерал Спецьяле, он же – Джироламо Савонарола, вылетел домой. Рождество надо встречать дома. Хотя семьей он так и не обзавелся. Здесь нечем гордиться. Когда-то семью заменяли агенты. Аген-тессы? Да. Стефания… Теперь эта суперподпольщица, «суперкладестини» – ухоженная женщина, член Европейского парламента. Скажи кому-нибудь, что в молодости она в джинсах и кожаной куртке носилась на мотоцикле, чуть не попалась полиции, когда искали Альдо Моро, сочтут тебя сумасшедшим стариком. А то утро в Милане? Утро перед покушением на премьера Мариано Румора. Летящие занавески в их номере, и она – в чем мать родила, встала пораньше, чтобы успеть забежать к Бертолле, а потом вернуться и позавтракать вдвоем с ним, со Спецьяле в маленьком кафе на площади. Не поверят! Строгий костюм, украшения от Тиффани. Но он-то видит. Видит, как она снимает очки, которые носит для солидности, садится в свой «ягуар» и рвет с места так, что машина приседает на задние колеса.

Кем же они были на самом деле? Он – генерал? Генералом Спецьяле стал, когда в корпусе карабинеров создали подразделение «красных беретов» GIS – «Группо Динтер-венто Спецьяле». Она – политический деятель? Она им стала после того, как отцвели осенними цветами «Бригате Россе» – «Красные бригады». Так? Ничуть не бывало, как любил говорить папаша Миллер. В век париков, шпаг и кринолинов их назвали бы авантюристами. Как Джузеппе Бальзамо и Лоренца Феличиане. Спецьяле и Стефания устроили все как хотели и вышли сухими из воды. Их почитали и награждали. Почитают и награждают. Выдвигают и выбирают. Они поменялись ролями: он ушел в тень, она вышла из нее. Но у него, как и тогда, власти больше.

Да, его сегодня не выбрали. Не так уж и плохо. Амбиции до добра не доводят. Амбиции множат врагов. Скромнее надо быть, скромнее. Но, чтобы выдвинуться, надо быть общительным, приятным в общении. Вот два условия, редко уживающиеся в одном человеке.

Если говорить о сегодняшнем событии, о выборе на место папаши Миллера, самое лучшее – быть всегда вторым. Вот высшее мастерство! А первым? Первых – их много! Их забывают, их проклинают, спорно или недобро хвалят. Первый всегда подставляется. Быть вечным вторым – вот достойная цель!