Отравленные морем

Этот долг так просто не спишешь. Да, иногда старый долг можно похоронить в счётных книгах, спрятать незаметно под новыми столбиками цифр… Бьянка, будучи дочерью и внучкой купцов, научилась проделывать это в совершенстве. Только как забыть, если перед глазами у них всегда будет живое напоминание о предательстве?

Она так погрузилась в размышления, что не расслышала тихий стук в дверь. В комнате, бесшумно ступая по ковру, появилась Инес с тарелкой винограда в руках.

— Спит? — спросила она шёпотом. Бьянка кивнула.

Инес вся дышала свежестью и была похожа на фею весны в голубом платье с квадратным вырезом, с золотистыми волосами, убранными в жемчужную сетку. Её глаза цветом тоже напоминали зеленый прозрачный виноград. Бьянке стало неловко за свой неприбранный вид и неприятно при виде подруги. Вчерашний поступок Инес глубоко её поразил. Оказалось, что за её фарфоровой внешностью таился глубокий тёмный омут, и Бьянка знала, что теперь будет постоянно ощущать его ледяное дыхание. Дружба через прощение — это уже не то, что просто дружба.

Поставив блюдо поближе к кровати, Инес присела на ларь у стены. Под её глазами залегли голубоватые тени.

— Это правда? — тихо спросила она. — То, что Джулия говорила вчера о себе и Энрике?

«Энрике! Вечно этот Энрике!» — со злостью подумала Бьянка. — Эта курица вообще о чём-нибудь может думать, кроме своего мужа?!»

У неё было неоспоримое доказательство слов Джулии, но она колебалась, заслуживает ли Инес такой откровенности. Хотя донне Беатрисе Граначчи огласка уже ничем не могла повредить, и дон Арсаго тоже больше года покоился в могиле… Все участники той старой драмы умерли. А сейчас важнее было спасти живых, чем оберегать репутацию мёртвых.

Вынув из-за корсажа письмо, она протянула его Инес.

— Вот, прочти. Донна Граначчи написала это Джулии, когда та жила в монастыре, а граф Арсаго не давал ей покоя, желая устроить помолвку её дочери с Энрике.

Инес зажгла свечи в бронзовом канделябре, потом жадно пробежала письмо глазами. Судя по тому, как долго она над ним сидела, письмо было перечитано не один раз. Бьянка успела переложить спящего ребёнка на другое плечо, чтобы дать отдых затёкшей руке.

— Значит, Джулия не могла выйти за него, так как они родственники, — задумчиво проговорила Инес, медленно складывая письмо. — Но почему она ему ничего не сказала?! Неужели донна Беатриса так боялась огласки, что…

«Если бы ревность не запудрила тебе мозги, ты бы сама догадалась!» — зло подумала Бьянка. Пришлось объяснить:

— Потому что Дону Арсаго было плевать на невестку, ему нужна была магичка кьямата в своей семье! Если бы он узнал, что у него есть дочь, владеющая магией — тут же прибрал бы её к рукам и без всякой свадьбы!

Глаза Инес предостерегающе сверкнули:

— Грех говорить так о мёртвых! Тем более, об отце моего мужа!

— Ой, да брось! Ты сама его боялась! — гневным шёпотом отрезала Бьянка. — И правильно делала, между прочим! Я не говорю, что у него вовсе не было достоинств, но он был так одержим магией, что убил в себе всё живое!

Инес отвернулась:

— Энрике так не считает…

— Твой Энрике всю жизнь обожествлял отца! Пора бы ему повзрослеть. Ему пойдёт только на пользу, когда он поймёт, что не обязан кроить себя по отцовским лекалам!

Между ними снова повисло молчание. Занавески на окне слегка шевелились от сквозняка. Бьянка устало подумала, что ей давно пора вернуться домой. Скоро должен приехать Рикардо, а слуги становятся так нерадивы без хозяйского глаза…

В коридоре раздался лязг — кто-то уронил алебарду. Послышался хохот стражников. Инес вся передёрнулась.

— Мне жаль. Что теперь будет с Франческой? — спросила она.

«О, святая простота! — усмехнулась про себя Бьянка. — Бывают же люди, которым кажется, что достаточно сказать «мне жаль», и ситуация волшебным образом исправится, всё вернётся на круги своя. Что будет с Франческой! Откуда я знаю?!» Ей хотелось съязвить, что об этом следовало раньше подумать. Но, взглянув в подавленное лицо подруги, она предпочла промолчать.

***

День в заключении тянулся нестерпимо долго. Мне всё же удалось докричаться до Кариты, хотя поначалу она встретила мои извинения настороженным молчанием, а в ответ на просьбу спасти Скарпу фыркнула и вообще пропала на пару часов. Я была настойчива. От усилий у меня заныли виски, когда паурозо наконец милостиво согласилась: «Хорошо, я помогу ему, только отстань!»

В нижней части фундамента каменная кладка отсырела и кое-где раскрошилась, так как во время приливов эта часть здания скрывалась под водой. Выбрав самый сырой угол, Карита попыталась расшатать и выломать отсыревшие камни. Скарпа изнутри помогал изо всех сил. На то, чтобы справиться с первым булыжником, ушло три часа. Мы приуныли. Однако со вторым и третьим камнем дело пошло легче.

Я не хотела надоедать друзьям постоянными вопросами «Ну как? Сколько ещё удалось вытащить?», поэтому просто пыталась следить за их настроением. Это так увлекло, что скрежет ключа в двери прозвучал для меня словно гром среди ясного неба. Я подумала, что меня собираются тащить на допрос, и у меня чуть не отнялись ноги от ужаса. К счастью, это оказался всего лишь тюремщик, который принёс миску засохшей поленты и тощий тюфяк.

Понюхав еду, я скривилась: от миски пахло ещё хуже, чем на заднем дворе у трактирщика Бонифачо! Мне нужны были силы, поэтому я попыталась проглотить несколько ложек застывшей бурды, но то ли пища была слишком грубой, то ли мой желудок весь ссохся от страха, но поесть так и не удалось. Тюфяк тоже порядком вонял и был весь в подозрительных пятнах. В общем, я решила, что лучше посплю на голых досках, благо ночи стояли тёплые, да и бархатный плащ, предназначенный для Джулии, остался при мне.

Сразу после ухода тюремщика я послала мысленное предупреждение Скарпе, чтобы он спрятал следы подкопа, однако к нему никто не зашёл. Это настораживало. Если стража считает, что заключённый не нуждается в пище и питье, то какой приговор ему уготован? Сразу вспомнились слухи о тюремных «ночных душителях», неслышно проникающих в камеры с гароттой в руке, а потом вывозящих трупы в канал Орфано.

Внизу Карите с большим трудом удалось вытащить четвёртый камень. Я нервно кусала губы. Полосатая тень от решётки, медленно скользящая по стене, представлялась мне солнечными часами, которые отсчитывали последний день чьей-то жизни.

Когда вокруг потемнело, и тени совсем исчезли, я, не удержавшись, спросила у Скарпы: «Ну что?»

«Будь я кошкой, пролез бы», — коротко сказал пескаторо.

Близость свободы его воодушевила. К нему сразу вернулись энергия и прежнее ехидство. Но мне всё равно было тревожно, и чем быстрее сгущалась темнота, тем сильнее росло моё беспокойство. Тюрьмы в Венетте славились своей неприступностью. На моей памяти ещё никому не удавалось выбраться из их каменных ловушек! Всем существом я чувствовала мягкий плеск глянцево-чёрной воды в канале и мрачную неподвижность выраставших из него стен. Хватит ли сил у Кариты вытащить ещё несколько скользких булыжников? Наступил час отлива, и вода, отступая, открыла нижнюю часть стены, покрытую темно-зеленым илом.