Отражение звезды

– Готовы ли воины Чаадара к битве? Готовы ли они поразить врага в сражении? – прокричала Айдына.

– Готовы! – ответили воины, воздев копья к небу, подняв сабли и луки.

– Если в земли кыргызов приходит враг, то грива коня становится для мужчин кровом, кольчуга – женой, а копье – сыном! – звенел голос Айдыны. Он задевал душу, заставлял трепетать сердца и седых, иссеченных шрамами матыров, и молодых безрассудных хозончи.

Родная земля! Чаадар! С этим словом шли на смерть кыргызские воины. Это слово говорили они своим женам, отправляясь в поход. Одно слово. Не оглядываясь, не топчась с седлом в руках на пороге юрты. Растворялись в пыльной степи, привычно врастая в коня. Это слово кричали они на привале, рассевшись вокруг огня. Этим словом грелись, уходя в буран, в харауул. Брызгами крови вылетало слово в последние мгновения их жизни. Свистом из рассеченных легких змеилось оно по земле… Ча-а-да-а-ар!

– Жизнь и век свой предадим острию копья! Душу и страсти свои посвятим Чаадару! Постоим за свой народ, вырвем для него свое сердце! – летел над степью голос Айдыны.

И ей вторил многоголосый хор ее воинов:

– Постоим!..

Мирон и Никишка тоже были в этом строю и кричали вместе с кыргызами:

– Ур-ур-ур! Ча-а-да-а-ар!

Древний боевой клич несся над степью, и князь чувствовал, как стягивало скулы и рот, как сводило лицо пронзительным холодом в предчувствии близкой сечи. Айдына противилась, но он все-таки настоял на том, чтобы ему и черкасу выдали оружие и куяки. Но в одном она была непреклонна. Велела, чтобы Мирон и Никишка в бою находились рядом с ней. Но прежде многое случилось…

…Мирон лежал под березой. Он с трудом приходил в себя после пытки, устроенной ему Хоболаем. Дико болели суставы, горела спина, по которой прошлась жестокая плеть… Айдына склонилась над ним, посмотрела тревожно и велела отнести орыса в свою юрту.

Два дюжих хозончи подхватили его под руки и поволокли через поляну. От нового приступа боли Мирон опять потерял сознание и очнулся от мягких прикосновений ее рук. Айдына пыталась снять с него лохмотья рубахи.

– Лежи, лежи! – сказала она тихо, положив ладонь ему на плечо. – Проверить надо, вдруг ребра сломаны, а затем перевязать. Сядь, я посмотрю…

– Да целы его кости! – послышался голос Никишки. Оказывается, он сидел рядом с постелью на корточках. – Потискал я вас маненько, Мирон Федорыч. Ничего страшного! Зарастет как на собаке!

И все ж Айдына замялась, не зная, как подступиться, рука не поднималась причинить Мирону новую боль. Все лекарские умения, которые она переняла у Ончас, мигом вылетели из головы, когда она стащила остатки рубахи через голову Мирона.

Жалость стиснула горло. Левая рука любимого заплыла синяком от локтя до плеча, два синяка на груди – каждый в две ладони, не меньше, – почти сливались краями, а на животе и груди запекся след от каленого железа. А спина-то! Словно коркой, покрыта спекшейся кровью. И стоило Мирону чуть-чуть пошевелиться, как рубцы вновь закровили. Но все-таки он нашел в себе силы улыбаться, шутить, успокаивать ее и Никишку…

Всяких синяков и ушибов Айдына за свою недолгую жизнь повидала немало, знала, как выглядят следы от стрел, не пробивших доспех, видела колотые и резаные раны, но не зря Ончас говорила, как трудно бывает лечить близких людей. И надо бы прощупать суставы и спину – нет ли более страшных повреждений, – а руки не поднимались…

– Прости меня, Мирон, – сказала она тихо. – За все, что случилось! Я верю, ты не трогал Эпчея. Но слишком поздно вступилась…

– Да где же поздно? В самый раз успела! – сказал Мирон и улыбнулся. – Лихо ты Тайнаха отбросила!

– Ой, если бы…

Айдына совсем по-девичьи охнула и прижала ладонь к губам, не давая себе договорить.

– «Если» не считается, – твердо, даже зло, отрезал Мирон и тут же взмолился: – Придумай что-нибудь. Спина чешется, спасу нет. Мазь или снадобье какое…

– Мазь? Сейчас…

Айдына судорожно перевела дыхание, почти всхлипнула.

– Успокойся! – Мирон взял ее за руку, и голос его зазвучал ласково: – Ничего страшного не произошло! Не убит, не покалечен…

Айдына попыталась сглотнуть стоявший в горле комок, ничего не получилось, и тут у Никишки, похоже, лопнуло терпение:

– Ты воин или девка сопливая? Что нюни, как над убиенным, распустила? Лечи давай, коли знаешь как! А то бабку твою кликну, мигом Мирона Федорыча на ноги поставит…

Айдына принесла мазь – густую и такую вонючую, что Мирона затошнило, но он подчинился безропотно и даже пошутил, когда она наложила повязки на раны:

– Ну, спеленала, как младенца…

Боль ушла быстро, но вскоре поднялся жар, затрясла лихорадка. Нестерпимо хотелось пить. Пот заливал лицо, и Мирон никак не мог согреться даже под овчинным одеялом. Всю ночь Айдына и Никишка не отходили от него. И он, виновато поглядывая, божился, что ему лучше, а скоро и вовсе встанет на ноги. И, правда, уже под утро Мирон заснул, а когда лучи солнца заглянули в юрту, он и впрямь ощутил себя здоровым. Встретив закат полуживым, с рассветом он мог уже сидеть в седле и держать в руке саблю. Никишка перевязал раны чистыми тряпицами, и они почти не беспокоили князя. Лишь голова слегка кружилась, но вскоре и это прошло…

Примеряя куяк, Мирон удивлялся: руки двигались, как и прежде, словно и не было вывернутых суставов. Он несколько раз взмахнул саблей для проверки. Ничего! Не болит, не саднит, не ноет! Что ж это за мазь такая диковинная, после которой даже кровавые рубцы мигом затягиваются?

Поглядывая на него, Никишка качал головой.

– Колдовка она! Айдынка-то! Непременно колдовка! Почище бабки своей управилась!..

Мирон лишь посмеивался. Колдовство ли, любовь ли Айдыны поставила его на ноги. В этом ли дело? Главное, что он снова полон сил и может сражаться!

А враг был уже на подходе. Вспыхнули на сопках сигнальные огни, поднялись столбы черного дыма, а вскоре примчался гонец на взмыленном коне. Спешившись, он пошатнулся от усталости, но нашел в себе силы доложить Айдыне, что ойратских яртаулов заметили на берегу Енисея. Значит, основное войско тоже недолго осталось ждать.

В аале поднялась суматоха. Все, кто слаб и стар, немощен и мал, – все устремились в крепость на вершине Изылтах. Табуны и стада еще накануне спрятали в глухих логах и распадках. Так что на главном рубеже остались только воины…

Войско Айдыны приготовилось к отпору. Широкая лощина перед аалом просматривалась вдоль и поперек, ойратские яртаулы наверняка рыскали по всей округе, но одно знал точно Мирон: об укреплениях и ловушках им мало что ведомо. Слишком плотно стояли дозорные – мышь не проскочит, змея не проползет незаметно. Значит, ойраты пойдут на хитрости. В стане Айдыны никто в этом не сомневался….

Пробравшись ложбинами и оврагами, прибыли остальные дозорные, сообщив, что джунгары совсем близко.

Мигом, по взмаху руки чазоолов [90] чаадарские воины метнулись в укрытия, затаились в укромных местах за скалами и в кустарнике. Тысячное войско исчезло, будто растворилось среди густых зарослей и каменных глыб. И воцарилась тишина…

90

Есаулов.

А затем послышался гул. Казалось, он рос из-под земли и, усиливаясь, заполнял собою степь, сопки, ложбины. За дальним лесом, точно грозовые тучи, поднялись клубы пыли, а гул распался на дробный топот множества копыт. Серая мгла затянула солнце. Синее, будто чистое озеро, небо потемнело и, утратив свою глубину, стало похоже на грязную лужу.

И вот, словно длинный язык, вывалилась из дальнего ущелья джунгарская рать. Тонкая и длинная цепь всадников, расправляясь, как веер, приближалась к реке. Частокол пик, сотни разноцветных знамен… Грозная сила, беспощадная, как пыльная буря, стремительная, как степной пожар…