Отражение

Крякнув, она взяла патефон и унесла его в каморку. Всё было уже готово: вода в стакане, набор кистей, тюбик с краской, синяя лампа… которая едва не выскользнула из рук девушки, как только синий блик сверкнул в раструбе патефона.

— Что… — сказала себе Варя. Сначала она подумала, что у неё галлюцинации. Что мстительный старик, который, как иногда казалось девушке, никак не мог найти повода, чтобы её уволить, подмешал что-то в кофе.

Дрожащими руками она подняла лампу повыше. Провела языком по губам, отвела за ухо прядь волос, прислушалась к своим ощущениям. Нет, голова не кружится, в висках не стучит. На крышке под латунной табличкой с заводом-изготовителем кто-то написал:

Здесь холодные замки пусты,

Стены ровные вечера просят,

Тени бродят среди темноты,

Молодильные яблоки носят.

^[3]

Краска почти такая же, как из баночки с ультрамариновой этикеткой «Noris colour». Разве что, чуть потемнее оттенком. Холодные замки… кто мог такое придумать? Кто мог так щедро отдать пыльному музыкальному проигрывателю целое четверостишье? Оно необыкновенно точно подходило к строгому контуру патефона на стене. Варя буквально чувствовала, как коршуном упал на крепостные стены вечер, как бойницы разглядывают из-под лохматых бровей плюща дальние горы…

Справившись с первым потрясением, она изучила почерк. Лёгкий, как танец мотылька, невероятно похож на её, но чуточку другой. Завиток у «б» вот, к примеру, совсем не такой. Будто хвост у лисички. Варя никогда бы так не смогла. А запятые, целомудренные закорючки с маленькой, размером с игольное ушко, дырочкой в середине, точь-в-точь такие, как научила её когда-то рисовать старшая сестра.

Но главное, конечно, не почерк, а сам стих. Вынув из сумки блокнот, Варя торопливо переписала его, неосознанно копируя наклон букв. Он совершенен. И так хочется знать продолжение. Кто же его написал?

— Его вполне могла написать я, — призналась себе девушка после недолгих колебаний.

Лет через ндцать… вполне возможно.

Девушка бросила взгляд на часы (огромные, с кукушкой, как и полагается часам в антикварной лавке), подскочила на месте. Скоро вернётся старик, а за это время нужно…

Нужно узнать правду.

Она перетащила все доставленные Мишей коробки, зажав рукоять лампы под мышкой, внимательно изучила каждый предмет. Стихи обнаружились ещё на нескольких. И на одном, на серебряном подносе в стиле барокко, продолжение стиха про замки. Варя ударила раскрытой ладонью по столу. Коллекция винтажных бокалов возмущённо загудела. Так, значит. Кто-то решил поиздеваться! Она была уверена, что никто не знает о маленьком хобби, но и здесь нашёлся пересмешник.

И всё же что-то не сходилось. Тому, кто способен извлекать из себя замечательные строки — какое дело до неё, неловкой, замкнутой девицы без каких бы то ни было амбиций?

Подняв брови, Варя изучила другие стихи. Где-то пара интригующих строк, где-то целые строфы. Она достала сотовый и, покопавшись в телефонной книге, нашла номер Миши. Он ответил сразу, голос звучал радостно.

— Поклянись, что будешь со мной честен, — потребовала она.

— Да, я… конечно… а что?

— Ты же не пишешь стихов?

— Подожди, солнце моё… — было слышно, как с шорохом плывут его руки по баранке, как щёлкает поворотник, и вот наконец глохнет мотор. Михаил глубоко вздохнул. — Прежде всего, прости, что я назвал тебя солнцем. Только что. Оговорочка вышла. Вернее, не оговорочка, но…

Он запутался.

— Стихи, — холодно напомнила Варя.

— А, да. Хочешь, чтобы я написал для тебя стих? Я никогда не пробовал, но мама говорила, что во мне в любой момент могут открыться неожиданные таланты. Правда, она имела ввиду, что я вдруг могу полюбить шпинат и оставить без салата гостей, но…

— Понятно, — сказала Варя. — Тогда второй вопрос, слушай внимательно. Откуда ты забрал эти коробки?

— По-разному. Одну из «Нумизматики», другую «У Зулуса», третью передал дядя Захар, то есть вышла его жена, а сам он, похоже, снова в дрова.

Варя ничего не понимала.

— И при тебе их никто не открывал?

— Нет. Всё собрал за утро и сразу поехал к вам. Нигде не останавливался.

— Я поняла, — сказала Варя и отключилась.

Все посылки из разных мест. Их ничего не должно связывать.

— Кто это сделал? — спросила она громко. — Ты за мной следишь?

Она готова была расцарапать лицо любому, кто сейчас подал бы голос. Но воздух по-прежнему неподвижен. Только по крыше вдруг застучал резкий, каркающий дождь.

Последующие дни Варя пребывала в депрессии. Она приходила на работу вовремя, но в обеденное время подолгу сидела, глядя на прежде родные вещи, как потерявшаяся в лесу собака на окруживших её волков. Ей казалось, будто её предали. Даже Гецель заметил перемены. Варя прекратила с ним препираться, работала безропотно, погрузив голову в грозовые тучи и будто спустив свои руки с поводка.

В это время у них было много клиентов. Заурядные туристы с глазами цвета Невы, сумасшедшие коллекционеры научных часов и музыкальных инструментов, старушка, перепутавшая «Лавку старьёвщика» с аптекой и неспособная отвести взгляд от фарфорового чайника с гжелью. Июль и август обычно дохлые месяцы, и только сентябрь немного разгонял кровь в их финансовых отчётах. Но середина лета в этом году — нечто особенное. Гецель листал каталоги, как сумасшедший. Брал трубку и звонил коллегам, подолгу отсутствовал, два раза выбрался в командировку в Москву, а один раз — в самый, что ни на есть, Ярославль за какой-то редкой картиной. В глазах у него Варя видела свирепый огонёк.

На этой картине, проложенной для надёжности толстыми листами картона, на обороте Варя тоже нашла стих, скрупулёзно занеся его в общую тетрадь. Ещё один нашёлся на подставке подсвечника, изящного и похожего на печальную леди, горюющую на могиле своего принца. Текст бежал по спирали, буквы так плотно лепились друг к другу, что в некоторых местах Варя едва разбирала написанное.

…и не иметь корней

медленно отовсюду

взгляды свои беречь

в тихом уходе ветра

мысль заставляет течь

реки на север с юга

между страниц найти

верный тебе цветок.

Неведомый поэт творил с лёгкостью падающего пера, и каждый предмет, которого он удостаивал своим вниманием, обретал какой-то особенный смысл.

Однажды воскресным вечером она взяла под мышку тетрадь (где чужих стихов набралось уже порядочно) и пошла в тесное полутёмное кафе, где, усевшись за круглый столик, заказала себе пиццу и зелёный чай. Народу немного. На сцене, сменяя друг друга, человечки с пропитыми, скорбными лицами декламировали стихи, читая их с экрана телефона, с мятых бумажек или, в редких случаях, по памяти. Уходя со сцены, они нарочно медлили, лелея беспочвенные надежды, что в жидкие аплодисменты кто-нибудь закинет пару бульонных кубиков, но в конце концов покидали свой низенький олимп. Варя сидела к ним боком и смотрела в свою кружку, до тех пор, пока не услышала, как стул напротив отдвигается и кто-то ставит на стол чашку. Поверхность кофе идёт кругами; там отражается вытянутое лицо с длинными волосами и тонкими, кажется, всегда презрительно искривлёнными губами. Молодому человеку на вид лет тридцать. Как и Варя, он не выходил на сцену и ни разу не поднял рук для оваций.