Отражение

Она спросила, почему, и я, к своему удивлению, рассказал ей все.

Но ведь это нечестно, черт побери, — сказала она, поморщившись. Жизнь — сплошная нечестность. Приходится с этим мириться. Мрачная философия. Не обращай внимания. Немного рисуюсь, вот и все. На самом деле я принимаю жизнь такой, какая она есть. Думаю, что ни делается, все к лучшему.

Клэр покачала головой и, допив до дна, спросила:

А если всерьез расшибешься, что тогда? Смотри, накаркаешь.

Да нет, ты меня не понял. Я хочу спросить, что тобой будет в плане работы? Залижу раны — и снова в седло. Пока болеешь, лучшие лошади достаются другому жокею. Блеск. Ну, а если останешься инвалидом? Тогда плохи мои дела. Ни скачек, ни денег мне больше не видать. Придется искать посильную работу. А если погибнешь? Ну, это вряд ли, — ответил я. Думаешь, ты заговоренный? Конечно.

Она внимательно изучала мое лицо.

Впервые встречаю человека, который так, между прочим, рискует жизнью по пять дней в неделю. Ты преувеличиваешь. Но если действительно не повезет, существует Фонд помощи жокеям-инвалидам. Что это за фонд?

Он в основном складывается из частных пожертвований и занимается всякого рода благотворительностью: поддерживает вдов и сирот по

гибших жокеев, оказывает помощь тем, кто на всю жизнь обречен ходить на костылях или прикован к постели или инвалидной коляске; следит, чтобы на старости лет жокеям-инвалидам не пришлось побираться ради куска хлеба или брикета угля.

Хорошее дело.

Мы допили вино и, немного погодя, поехали в небольшой французский ресторанчик, стилизованный под деревенский трактир: низкие, грубо

сколоченные столы из некрашеных досок, тростник на полу и оплывшие свечи, воткнутые прямо в бутылки. Еда оказалась такой же непритязательной, как и убранство, и, конечно, ничего общего с французской кухней не имела, но Клэр, казалось, что ничуть не смущало. Мы ели телятину под белым соусом и старались не вспоминать, каков он на вкус во Франции, куда Клэр, так же, как и я, часто ездила, правда, не участвовать в скачках, а просто отдыхать.

Поедешь в этом году во Францию? — спросила Клэр. После Рождества. Здесь все замерзает, и тогда

скачки устраивают в Кан-сюрмер — на Южном побережье.

Здорово. Там тоже будет зима, и я еду работать, но в общем-то, действительно, неплохо.

Она снова заговорила о фотографии: хорошо бы заехать ко мне в Ламбурн и еще раз посмотреть «Жизнь жокея».

Не беспокойся, если передумала, я не обижусь. Что значит передумала? — она заметно заволновалась. — Ты ведь никуда не продавал эти фотографии, правда? Ты обещал не продавать. Эти — нет. Что ты имеешь в виду?

Я рассказал ей о «Лошади и Собаке», о Лансе Киншипе, о том, как — вот уж не ожидал — многие заинтересовались моими работами.

И все с моей легкой руки, — заключила Клэр со знанием дела. Покончив с телятиной, она откинулась на спинку стула, лицо приняло серьезное, задумчивое выражение. Тебе нужен агент, — сказала она.

Я ответил, что ищу агента для Мари Миллейс и мог бы сам заодно воспользоваться его услугами, но она и слушать не захотела.

Первый попавшийся агент тебе ни к чему. Я хочу стать твоим агентом. А почему бы и нет? — улыбнулась она, глядя на мое вытянувшееся от удивления лицо. — Ну что особенного делает агент? Изучает рынок и продает товар. Продать твой товар ничего не стоит, это ясно, как день. А конъюнктуру рынка я быстренько изучу, обещаю. Значит так, если тебе через меня предложат проиллюстрировать книгу — неважно, на какую тему — ты согласишься? Да, но… Никаких но, — отрезала Клэр. — Что за смысл делать такие потрясающие снимки, если их никто не видит? Но фотографов тысячи… Откуда такие пораженческие настроения? И тысяча первому место найдется.

Горела свеча, скуластое лицо Клэр казалось смугло-розовым, как персик: пламя бросало палевые отблески на упрямый подбородок, нежные щеки,

шею. Сер\;е глаза твердо смотрели в будущее, перед которым я Что-прежнему робел. Практичная головка. Интересно, ^сли я сейчас скажу, что хочу ее поцеловать, чтр она ответит? Думает-то она совсем о другом.

Мне кажётся, у меня получится, должно получиться, — сказала Клэр убежденно. — Хочется попробовать. Ну что, по рукам? Если не справлюсь, сразу скажу, чтобы искал себе другого агента.

«Кого хочешь заставит плясать под свою дудку», — вспомнил я слова Саманты. Ну да ладно, что ни делается, все к лучшему.

Сдаюсь, — сказал я, верный своей философии. Вот и отлично, — обрадовалась Клэр.

Потом я отвез ее домой и таки поцеловал у дверей. По-моему, она была не против.

Глава 14

В субботу утром я четырежды поднимал трубку телефона, чтобы отложить встречу с лордом Уайтом. Один раз даже набрал номер и послушал гудки на другом конце провода.

В четвертый раз опустил трубку на рычаг и решил: надо идти, и пошел, хотя до конца не был уверен, что поступаю правильно.

Дом лорда Уайта в Глостершире оказался величественным строением из замшелого камня, окруженным большим запущенным садом. Узкие стрельчатые окна удивленно взлетали вверх над кучами увядших листьев, на давно не стриженном газоне торчали колючие стебли бурой осенней травы. Когда-то посыпанную гравием дорожку, ведущую! к дому, покрывал ковер пожухлых сорняков. Нажимая кнопку звонка, я невольно задумался, легко ли быть бароном.

Третий барон Уайт принял меня в маленькой гостиной, из окна которой можно было видеть нетронутую рукой садовника живую изгородь и несколько заглохших розовых кустов. Внутреннее убранство дышало седой древностью, старинный глянец потускнел от пыли веков. На линялом

ситце кресел красовались аккуратные заплаты. Маловато денег, чтобы поддерживать замок в надлежащем виде, быстро вычислил я./Но все же достаточно, чтобы худо-бедно придать жилой вид половине дома.

Лорд Уайт пожал мне руку и пригласил присесть, чересчур поспешно для обычного проявления вежливости: ему не терпелось узнать, зачем я пришел.

А мне, хотя я всю дорогу только и делал, что обдумывал, с чего начать, выдавить из себя хоть слово было мучительно трудно.

Сэр, — произнес я наконец. — Мне очень, очень жаль… но я принес вам дурные вести. О Джордже Миллейсе? — слегка нахмурил брови лорд Уайт. — Вы, помнится, говорили, что собираетесь сообщить мне нечто о Джордже Миллейсе. Да… о некоторых снимках, которые он сделал.

Я замолчал. Господи, как бы мне хотелось никогда

не переступать порога этого дома. Зачем я пришел сюда? Я ведь никогда в жизни ни во что не вмешивался, всегда выжидал, предоставляя событиям возможность идти своим чередом. Будь проклят день, когда я решился стать иным. Но поздно. Я сидел в гостиной лорда Уайта. Я принял решение и привел его в исполнение. Раз уж я здесь… надо довести дело до конца.

Причинить боль. Намеренно заставить страдать. Оскорбить, вопреки инстинкту сострадания, который воспитывали во мне Саманта и Чарли, Маргарет и Билл. Выступить в роли палача с тупым топором.

Продолжайте, Нор, — спокойно сказал ничего не подозревающий лорд Уайт.

С тяжелым сердцем я открыл большой конверт, выдернул одну из трех фотографий любовников и вложил в его протянутую руку. Да, я считал, что в злополучной истории с Даной ден Релган он вел себя, как последний идиот, но, право, мне было страшно жаль его в эту минуту.