Отречение от благоразумья

— Вам виднее, — пошел на попятный Орсини, не пожелав объяснить свои подозрения. — В любом случае желаю удачи. Addio!

Куранты Старомястской ратуши гулко отбили десять часов вечера, их протяжный звон разлетелся над всем Старым Градом. Воскресенье подходило к концу, и я направлялся к своему временному жилищу. Сколько их еще наберется в моей жизни, этих временных крыш над головой, лишенных тепла и покоя? С другой стороны, хочу ли я упомянутых тепла, покоя и незыблемо-скучной уверенности в завтрашнем дне?

Возле тела безжалостно убиенного Краузера, несмотря на поздний час, собралась небольшая толпа, состоявшая из жителей окрестных домов и гвардейцев городской стражи. Сборище охало, ахало, оживленно обсуждало подробности и наперебой строило самые невероятные предположения. Самые притягательные зрелища в мире — пожар и насильственная смерть ближнего твоего. Никогда не приедаются.

Обойдя зевак стороной, я пошлепал по лужам дальше, припоминая начатки правил построения логических рассуждений и по мере сил применяя их к нынешним обстоятельствам. Получавшаяся картина неприглядно сверкала множеством белых пятен, но давала возможность свести часть известных мне событий воедино и прикинуть, кто в них замешан.

Итак, все или почти все, случившееся с момента нашего столь бурного знакомства с Каспером фон Краузером, можно считать заранее подстроенным. Каспера, уже зарекомендовавшего себя удачливым доносчиком и провокатором, отрядили в Париж, поручив с шумом и треском явиться в апостольскую нунциатуру Консьержери и любым способом привлечь внимание инквизиторов к определенным событиям и лицам, как-то: венецианское посольство, делла Мирандола и Андреола Фраскати, исчезновение и предполагаемая смерть наместника фон Клая, Орден Козла (что-то они в последнее время подозрительно притихли), пражские оккультисты со Златой улички, и так далее, и тому подобное... Он с блеском выполнил свое задание, герр Мюллер под грохот барабанов и с развернутыми знаменами явился в Прагу, результаты не замедлили последовать. Кардинал Маласпина изобличен в самозванстве, почти что лишен священнического сана и постепенно сходит с ума, делла Мирандола за решеткой, сидевший смирно Леонард вот-вот вырвется на свободу, театр под угрозой истребления, и за всем этим неотвратимо маячит фигура зловещего пана Мартиница, мы же как не знали ничего толком, так до сих пор не знаем. И не хотим знать.

Вот такую речь я произнес перед отцом Алистером, мирно коротавшим вечер перед камином в обществе толстенного фолианта и бутылки розового анжуйского. Он терпеливо выслушал мой крайне эмоциональный монолог, по окончании коего заботливо подвинул ко мне на три четверти полную бутыль, оловянный стакан и вазочку с мелкими сухариками, а сам впал в глубокую задумчивость. Я ел, пил и терпеливо ждал, какое решение вынесет человек, безоговорочно признаваемый мною изрядно умудренным жизнью и ее проблемами.

— Неплохой план, — наконец проронил Мак-Дафф. — Несколько рискованный, но, кто не рискует, как известно, не ездит в карете четвериком и не пьет мозельского... На многое теперь можно взглянуть иначе. Жаль, конечно, что у вас нет никаких вещественных доказательств, только подозрения и логические выводы.

— Укажите хоть один процесс, где ведьму осудили бы на основании предъявленных вещественных доказательств, а не доносов, чья истинность более чем сомнительна, — нахально заявил я. — Вопрос в другом, святой отец: что нам делать с этим знанием? Господин Великий Инквизитор вряд ли прислушается ко мне, но вам-то он должен поверить!

— Возможно, — без особого рвения согласился отец Алистер и побарабанил пальцами по столу. — Полагаете, когда мы ознакомим его с истинным положением дел, задержанных немедля отпустят и вежливо извинятся перед ними за причиненный ущерб? Как по-вашему, коли за всем этим стоит Мартиниц, он молча смирится с крушением своих замыслов?

— Какая нам разница, смирится он или нет? — недоуменно спросил я. — Он, конечно, имперский наместник и все такое прочее, но за герром Мюллером — сила Ордена и возможности Рима! Отец Густав пользуется расположением святейшего Папы Павла! Разумеется, нет никакой необходимости устраивать из освобождения Мирандолы и Маласпины грандиозное представление с шествиями и фейерверками. К тому же бывшему кардиналу понадобится долгое и серьезное лечение, а Мирандоле можно недвусмысленно намекнуть, чтобы сидел тише воды, ниже травы, и радовался жизни.

— А демон? — многозначительно напомнил Мак-Дафф. — Демон, заточенный внутри Мирандолы? Вы что же, всерьез намерены заново открыть ему дорогу в мир?

— Мир справлялся не с такими напастями, — беспечно отмахнулся я, наливая второй — а может, и третий — стаканчик. — Отче, скажите откровенно: какую опасность может представлять демон, давным-давно лишившийся могущества и угодивший в этот мир несколько против собственного желания?

Поскольку ответа не воспоследовало, я продолжил разглагольствовать, для пущей убедительности помахивая опустевшей бутылкой:

— Убедив господина председателя в невиновности обвиняемых, мы совершаем сразу несколько благих дел. Натягиваем нос Мартиницу — раз! Восстанавливаем справедливость — два! Опровергаем клеветнические измышления о произволе инквизиторов — три! Разве этого мало? Мы сюда козлопоклонников ловить приехали, помните? Орден Козла выпалывать! А чем занимаемся? Какой-то бессмысленной ерундой! Дался вам этот Мирандола с его выходками!..

— Угомонитесь, — резким и непривычно жестким голосом приказал отец Алистер. От неожиданности я осекся, поняв, что в запале вскочил с кресла, осторожно поставил бутылку на стол и присел обратно, мысленно наказав себе в следующий раз не злоупотреблять дармовой выпивкой. Мы немного посидели в тишине, нарушаемой потрескиванием поленьев в камине: я приходил в себя, Мак-Дафф собирался с мыслями. Когда он наконец заговорил, мне сперва показалось, будто я ослышался.

— Нет, — внушительно произнес отец Алистер. — Нет и еще раз нет. Я не собираюсь участвовать в предлагаемом вами беззаконном деянии и... И запрещаю вам беспокоить господина Мюллера подобными прожектами.

Никогда в жизни я не трезвел так стремительно, как сегодня. Мир летел кувырком в глубочайшую пропасть, на дне которой плясали огненные языки, небо и земля поменялись местами, а мне оставалось только растерянно хлопать глазами.

— Даже если эта итальянская парочка невиннее новорожденных младенцев, это не играет большой роли, — бесстрастно продолжал Мак-Дафф, а я оцепенело внимал. — Утверждаете, их оклеветали? Пусть так. Вы же не станете отрицать, что один из них подложно занял чужое место, а второй одержим злым духом? Они все равно пойдут на костер, но прежде послужат делу Церкви, обличив своих сообщников и единомышленников. Признаться честно, меня ни в коей мере не волнует предполагаемое участие в этом деле господина Мартиница. Процесс должен состояться и состоится, невзирая ни на что, а вам следовало бы беспокоиться не об участи взятых под стражу еретиков, а о своей судьбе. Вы знаете, что в Саламанке вами весьма недовольны?

— При чем тут Саламанка? — попытка изобразить полнейшую неосведомленность бездарно провалилась. Откуда, откуда ему известно о моих делишках?

— Вы сами себя выдали, — отец Алистер наклонился вперед, деловито поворошив россыпь углей в камине. — Слишком образованы и сообразительны для бездельничающего юнца из хорошей семьи, подозрительно хорошо осведомлены о церковных тайнах. Поначалу, еще в Англии, я принял вас за соглядатая, приставленного лично ко мне, затем решил, что ваше задание — присмотр за делами Консьержери, но для пущей уверенности глянул в бумаги отца Густава. Не вы один пробавляетесь невинными шалостями. Я не удивился обнаруженному, ибо подозревал нечто подобное — но мне хочется узнать: неужели вам не совестно? Ведь вас уже уличали в преступном небрежении своими обязанностями и потворстве тем, кто должен был пасть под ударом карающего меча Церкви? Ведь так?

Я вымученно кивнул, от всей души желая оказаться где-нибудь далеко отсюда и не слышать этого укоризненно-обвиняющего голоса.

— Генерал вашего Ордена, помнится, дал вам возможность оправдаться? — сочувственно поинтересовался старый доминиканский лис. — Вас отрядили в распоряжение Бирмингемского инквизиционного трибунала, куда вы благополучно не доехали, предпочтя отправится со мной, грешным, на континент. Отец Густав закрыл глаза на ваши минувшие прегрешения и до недавнего времени отзывался о вашей работе в весьма лестных выражениях, но теперь вы, кажется, опять взялись за старое. Я буду вынужден сообщить об этом господину Мюллеру... Как думаете, что он сделает, узнав о ваших похождениях?