Отречение от благоразумья

— По головке точно не погладит, — буркнул я. Очень хотелось заорать, сорвать на ком-нибудь злость за собственную доверчивость и непредусмотрительность, но я прикусил язык и затолкал все мечты о возможной мести как можно глубже.

— Рад, что вы это понимаете, — снисходительно кивнул отец Алистер. Мне показалось, что он еле заметно улыбается. — Значит, мой совет не пропадет втуне. Перестаньте мутить воду и совать всюду свой любопытный нос. Полагаю, завтра вы приступите к выполнению своих обязанностей, не доставляя никому излишних хлопот? Кстати, вы не знаете, при каких обстоятельствах погиб несчастный фон Краузер?

— Понятия не имею, — чуть заплетающимся языком ответил я и нерешительно предположил: — Возможно, его убили те, кто не желал допустить его выступления на грядущем дознании...

— Хорошо, — по достоинству оценил мои мучения Мак-Дафф. — Так как насчет Маласпины?

— Закосневший грешник, еретик, безбожник, самозванец, вероятно, баловался с черной магией, заслуживает самой строжайшей кары, — уже живее отбарабанил я, проклиная все на свете.

— Просто замечательно. Видите, как все просто? — одобрительным тоном доброго дядюшки проворковал святой отец. — Про Мирандолу, так и быть, я вас не спрашиваю, ибо любому верному сыну Церкви должно быть ясно, что такое чудовище в человеческом обличье недостойно существовать на свете... Шли бы вы спать, в самом деле, — он внезапно переменил тему. — Ваши шатания по пражским вертепам не доведут до добра.

Я послушно поплелся к двери, удачно избегая столкновения с предметами обстановки, и почти добрался до створки, когда в спину мне прилетело слегка ехидное:

— Кстати, я совсем забыл сообщить вам последние новости. Его высокопреподобие распорядился взять под стражу театральную труппу Фортунати. Не представляю, зачем ему это понадобилось? Еще он возжелал усилить караулы возле камеры демона — монахи заметили там подозрительного типа, передававшего Мирандоле какие-то свертки, и встревожились: как бы обвиняемый не ускользнул колдовским способом.

Выбравшись в коридор, я бездумно зашагал сам не знаю куда, и очнулся от холода. Оказывается, я расположился на покрытых тонкой коркой льда ступенях дома настоятеля и глубокомысленно пялился в ноябрьскую темноту, разрываемую двумя тусклыми фонарями над входом. Мое душевное состояние описывалось одним емким словечком — «паршивое», и я совершенно не представлял, как буду выкручиваться. Стоит мне завтра открыть рот, и отче Алистер из лучших побуждений позаботится, чтобы мне отвели камеру по соседству с Мирандолой. Актеры «Таборвиля» под арестом, значит, предупреждения Краузера достигли цели. Единственное хорошее событие сегодня — безвременная кончина пана Каспера. Герр Мюллер и господин Мартиниц лишились своего драгоценного осведомителя и доносчика. Аминь. Однако я тоже хорош, напрочь забыв, какие нынче царят времена на земле. Никому нельзя доверять больше необходимого, а если вынужден довериться, позаботься сперва о том, чтобы знать что-то тайное о своем союзнике...

Стоп. Эта мысль заслуживает, чтобы над ней тщательно поразмыслили. Мне ведь известно кое-что из секретов отца Алистера. Если он решил действовать по принципам итальянца Николо Макиавелли, то почему я не могу поступить точно также? Правда, я понятия не имею, к чему это приведет, но ведь не ошибается только тот, кто ничего не делает, верно?

Я посидел еще немного, обдумывая возможные трудности в осуществлении своего плана, и нашел, что их не так много, как кажется на первый взгляд. Настроение слегка улучшилось, выволочка, полученная от господина Мак-Даффа, представала вполне заслуженной — впредь буду умнее и осторожнее.

«Почему бы тебе не последовать мудрому совету и не угомониться?» — исподтишка осведомилась боязливая часть сознания, но я велел ей заткнуться. Ненавижу, когда на меня пытаются оказывать давление. Из принципа поступлю иначе, чем от меня ожидают. Соваться к председателю трибунала со своими подозрениями я, конечно, не рискну, однако предпринять кое-какие шаги не помешает. Главное — не слишком задумываться, не позволять колебаниям завладеть собой и не останавливаться. Рановато сбрасываете меня со счетов, господа хорошие. Мы еще побрыкаемся, покажем, на что способны!..

Вернувшийся из недолгой отлучки оптимизм потребовал какого-нибудь подвига и, оторвавшись от промерзлых ступенек, я совершил пробежку к библиотечному корпусу Клементины, предполагая, что многострадальный отец Фернандо даже в столь поздний час корпит над рукописями и книгами. Пришлось изрядно порыскать между высоченными шкафами и полками, прежде чем я отыскал убежище младшего из святых отцов, брошенного одиноко барахтаться среди книжного моря в поисках жемчужин истины.

— Я пришел вам помогать! — жизнерадостно объявил я, увидев страдальческую физиономию недавнего выпускника Толедской школы. — Вы еще живы, мученик во имя веры?

— Почти, — Фернандо явно не мог взять в толк, с какой радости занимавшему относительно привилегированное положение секретарю нунциатуры вдруг приспичило копаться в залежах трудов по различным «логиям», но здраво решил воспользоваться подвернувшимся моментом и скинуть на меня хотя бы часть своих трудов. Он потянулся, не выбираясь из-за стола, и сквозь зевок спросил: — Который час, кстати?

— Полночь! — зловеще сообщил я. — Самое время вызывать демонов и заключать союзы с силами тьмы. Между прочим, я недавно ходил в гости к самым настоящим чернокнижникам, хотите узнать, как они это проделывают?

— Тьфу на вас, — отец Фернандо торопливо перекрестился. — Слушайте, если вы в самом деле собрались помогать, то сделайте одолжение — пошарьте на верхней полке во-он того шкафа, только постарайтесь ничего не уронить...

В библиотеке мы просидели почти до рассвета. Не сказать, чтобы наши совместные усилия принесли какой-то зримый результат, ибо на меня напал стих болтливости, а отец Фернандо, как выяснилось, имел весьма смутное представление о течении светской жизни за пределами монастырских ворот и я принялся срочно восполнять этот зияющий пробел в его образовании. Заодно, как водится, мы перемыли косточки нашим начальникам и знакомым, я выслушал добрую порцию сплетен о бытии Клементины, а под самое утро Фернандо вдруг задал весьма неожиданный и странный вопрос: известно ли мне что-нибудь о китайском искусстве?

Подумав, я честно ответил, что видел в пражских лавках редкостей гравюры и рисунки на шелке, привезенные из этой далекой и малознакомой европейцам страны, попадались мне также безделушки навроде вееров, ножей, украшений и статуэток, да еще пара очень красивых и столь же дорогих шкатулок из неизвестного дерева, инкрустированных перламутром и черепаховой костью. Этим мои познания и ограничиваются.

— А у ваших знакомых вы подобных вещиц не встречали? — сузил круг своего любопытства отец Фернандо.

— Почти в каждом доме имеется хоть одна, — я развел руками, едва не перевернув стопку мою же сложенных фолиантов. — Вас интересует некая определенная вещь?

— Черная лакированная шкатулка с перламутровым узором в виде геометрических фигур, — чуть приоткрыл завесу тайны Фернандо, но тут же разочарованно добавил: — Хотя вряд ли она здесь... Скорее всего, в Париже.

— В ней есть нечто особенное? — скорее из любезности, нежели из любопытства уточнил я.

— Не знаю, — ушел от ответа мой собеседник. — До меня дошел слух, что такую шкатулку очень целеустремленно разыскивала покойная мадам Галигай и ее дружки, вот я и спросил, может, вы что слышали...