Отрешенные люди

– Нет уж, - поймал его за рукав Иван, - коль начал говорить, продолжай. Только не тяни, а то у нас путь длинный, до города добраться надо бы засветло.

– Я чего хотел, - нерешительно начал монах, которому, как определил Иван, было не более тридцати лет, - сам-то я с Урала, да вот грамоте выучился, и владыка в монастырь определил. А родители у меня там, на Урале, и жительствуют. Брат Максим рудознатством занимается. Коль вы бы его разыскали, то очень он вам пригодиться бы мог... И все...
– развел он руками.

– Где найти твоего брата?
– поинтересовался Иван. Монах быстро объяснил, как добраться до места, где он раньше жил, и найти брата. На том и расстались, поблагодарив на прощание монаха, который долго смотрел им вслед от высокой монастырской стены, пока они не скрылись за поворотом.

5.

На обратном пути пришлось сделать остановку близ Ивановского монастыря. Орлик брал с ходу хорошо, но через две-три версты уставал, переходил с рыси на шаг. К обеду добрались домой, где старый дядька Михей, живший еще заместо сторожа при Зубареве-старшем, сообщил, что за Иваном приходил стряпчий из суда и велел тотчас явиться, как только вернется обратно.

– Худо дело, - согласился Карамышев, - видать, ждать купцам надоело и решили через суд долги свои вернуть.

– Чего хоть делать?
– сокрушенно спросил Иван.
– Деньги нужны.

– Нужны. Попробуй к Михаилу съездить, расскажи про суд, авось, да расщедрится.

– Вряд ли. Поехидничает, только и всего.

– За спрос денег не берут, поезжай, - взял под уздцы Орлика Карамышев и развернул обратно от ворот, где они беседовали, не въезжая во двор.

Иван не стал возражать и медленно поехал по улице, решив заглянуть в лавку к Михаилу Корнильеву, где он, скорее всего, мог находиться в это время. Но как только он вывернул на Базарную площадь, то первым, кого он увидел, был Васька Пименов, стоящий в распахнутом, как обычно, легком полушубке возле запряженного в кошеву Валета и о чем-то горячо спорящий с двумя мужиками. Иван постарался незаметно проехать мимо, памятуя о том, что кричал Васька ему совсем недавно на отцовых похоронах, а сам даже и на поминки не явился. Но тот, как назло, повернул голову, заприметил Ивана и бросился к нему наперерез, напрочь забыв о своих прежних собеседниках.

– Стой, Ванька, - заорал он, размахивая на ходу руками, - разговор есть.

Ивану ничего другого не оставалось, как направить Орлика к краю проезжей дороги и остановиться.

– День добрый, дядя Вась, - по старой детской привычке назвал он Пименова "дядей".
– Чего не заходите? На поминки ждали вас, а вы...

– Напился я в тот день, Ванюшка, прости старого дурня. Да и не хотел на людях слезы свои показывать, - громко всхлипнул он и утерся рукавом, - любил я отца твоего, добрый мужик был. А что у вас с Наташкой моей не сладилось, то ваше дело, не в обиде я. Сейчас-то куда собрался? В лавку отцову?

– Да нет, там корнильевский человек сейчас сидит, товар у них общий с отцом оказался.

– Те своего не упустят, знаю я их, - закрутил головой Пименов, и до Ивана долетел смачный запашок перегара. Василий был верен себе, и редкий день появлялся трезвым в людном месте.
– Да черт с ними, с Корнильевыми этими, айда лучше до меня, посидим, выпьем. А?

– Не могу, дядь Вась, мне завтра велено в суд явиться.

– А чего тебе, честному человеку, в суде делать?
– насторожился Пименов, посерьезнев.

– По отцовым долгам, видать...

– Вон оно что... Слышал, будто ты серебро на Урале нашел?

– От кого слышали?
– спросил Иван, хоть и понимал: не скажет Пименов.

– А какая разница, - беззаботно махнул тот рукой и подмигнул Ивану, слухом земля полнится, на то человеку и язык дан, чтоб разговор вести. Так, значит, нашел серебро?

– Рано говорить, - осторожно отозвался Иван, - образцы только привез.

– И правильно делаешь, что съедешь с Тобольска на прииски. Паршивый город, и люди паршивые. Каждый только о своем кармане и думает, никто друг дружке помочь не желает. Зря мы с тобой не породнились, а то бы вместе на прииски те отправились. Твоя голова да мой капитал, и дело бы заладилось, глядишь. Я ведь нынче разбогател, слышь, Ванька! Хороший куш взял на соли. Сперва скупил всю соль в округе да и своих людей поставил на заставах, чтоб, - ежели, кто соль повезет, быстрехонько мне докладывали, а я ее и скупал, не давал до города дойти. Потом пождал месяц, когда старые запасы у всех выйдут, попьянствовал малость, но при том зорко следил, не дай Бог, кто заявится в город с обозом без моего ведома, - как-то по-детски хохотнул он, широко открыв мокрый рот, хлопнул Ивана по плечу и продолжал:

– Вот когда народ из лавки в лавку ходить начал, соль искать, то я по тройной, супротив старой, цене и выкинул чуть. За ней, за солью моей, и мужики, и бабы едва не в драку кинулись, берут. Ну, я подержал цену недельку, берут, чтоб мне провалиться на этом месте! В драку лезут за солью моей! Решетников Фома разнюхал-таки, к губернатору кинулся, жалиться, значит. Ну, пришлось ему уступить пять пудов по старой цене. И, веришь нет, но слух пошел по городу, будто киргизы захватили те солончаки, где соль всегда брали, и соль к весне совсем на вес золота будет, народ хватает по несколько пудов каждый, переплачивают, но берут. Все мои запасы разобрали за месяц с небольшим. Так что знай, - похлопал он себя по боку, - с прибытком я нонче, а потому гуляю.
– Иван уже пожалел, что остановился для разговора со словоохотливым Пименовым, и решил распрощаться.

– Поеду я, дядь Вась, - шагнул он в сторону саночек, - ты уж извини.

– Постой, - не пустил тот его, - а может, тебе деньжат занять? А? Бери, я сегодня добрый...

– А сколько можно?
– растерялся Иван.

– А сколь надо?
– вопросом на вопрос ответил Пименов.
– Сотню? Две?

– Тысячу...
– выдохнул Иван и внутренне сжался, ожидая отказ.

– Тысячу?
– переспросил тот и запустил пятерню под шапку, чуть подумал, а потом скинул шапку на снег, притопнул ногой, заявил:

– Пусть будет по-твоему! Тыщу так тыщу! Только не забывай, до конца дней помни, кто тебе в тяжелый час руку протянул. Понял?

– Понял, дядь Вась, понял...
– Иван не заметил, как жгучие слезы выступили у него в уголках глаз и внутри разлилось тепло, словно после стопки выпитой водки.

– Поехали, что ли?
– отвел вдруг глаза в сторону Пименов, - а то передумаю, откажу, а денежки промотаю! А? Едем?

– Едем, едем, - засуетился Иван и полез в санки, подождал, пока Пименов дойдет до своей кошевы и выправит с торговых рядов на Воскресенскую улицу.

Когда вошли в дом, то первой, кого увидел Иван, была Наталья, выглянувшая в прихожую и широко улыбавшаяся отцу. Узнав Ивана, не то удивилась, не то испугалась и тут же нырнула обратно в горницу.

– Чего прячешься?
– зычно засмеялся Пименов.
– Выходи, поздоровкайся с гостем дорогим, - но с кухни к ним вышла жена Василия Пименова и строго зыркнула на мужа, недовольно проворчала:

– Расшумелся тут... Здравствуй, Иван, проходи с миром, а моего горлопана не слушай шибко. Он поорет и перестанет, успокоится.

– Спасибо, мать, на добром слове, - чмокнул жену в щеку Пименов и, бесцеремонно схватив Ивана за руку, потащил в горницу, на ходу громко крикнув:

– Водки нам, квасу да сала порежьте на закуску. И чтоб быстро!
– В горнице усадил Ивана на небольшой низенький диванчик, которого, насколько Иван помнил, ранее в их доме не было, сам же остался на ногах и принялся расхаживать из угла в угол, потирая при этом красные с мороза руки.
– Вот ведь, кузькина мать, какие дела творятся на белом свете! Кто бы подумал, что я, Васька Пименов, да такую деньгу заграбастаю!?