Отрочество 2

– Кхм! Прш… – едва успеваю отодвинуться, как очнувшееся тело в сюртуке, выползшее из вагона, орошает кустарник содержимым своего желудка, заодно достаётся ботинкам, брюкам и сюртуку…

… а в паре метров кто-то присел за кустами, звучно пуская газы.

Проза жизни, ети! А што делать? Народ, пользуясь остановкой, облегчается с каким-никаким, но комфортом. Потому как туалет в вагоне он как бы есть, но его как бы и нет – загажен. Ежели сильно припрёт, можно и воспользоваться, но антисанитария там такая, што подхватить какую-нибудь заразу – с гарантией. Практически со штампом.

Состав преимущественно грузовой, пассажирские же вагоны прицеплены как бы не в последнюю очередь – из того хлама, што хранился где-то на глубоко запасных путях. Сплошь вагоны третьего класса для такой же публики.

Повернувшись спиной к вагонам, орошаю обильной струёй деревце.

– А-а! Собака свинская, – срывающийся в истерику фальцет метрах в двадцати, и выстрелы из револьвера, а потом – хохот множества здоровых глоток!

Ситуация почти тут же прояснилась – какой-то неведомый мне Шульц из соседнего вагона присел, а у мудей вылезла голова какой-то местной живности, наподобие сурка. Ну и… с перепугу скакнул, да и тово… в штаны. Самое характерное – не попал в виновника, отчего насмешникам ситуация кажется вовсе уж развесёлой.

Похмыкав, вспоминаю свои обязанности и иду вдоль вагонов общаться. Не помню, как это называется по науке, да и называется ли вообще, но в дороге народ более открыт и дружелюбен.

– Добрый день, парни! – подхожу к группе, выглядящей относительно единообразно, и как бы это… с пониманием момента, што ли. Всё нужное, ничего лишнего – ни убавить, ни прибавить.

Крепкого вида мужики, одеты в недорогую, но добротную одежку без форса. У всех оружие, и держат его как привычный атрибут, но без звериной настороженности, характерной для бандитов.

«– Улыбаемся и машем!»

– Добрый… – смотрят с недоумевающим прищуром, прервав разговор, но потом слышу:

– … репортёр… Россия…

Взгляды становятся доброжелательней, и мне вполне охотно отвечают на вопросы. Старатели из немецкоговорящих – от пруссаков и австрияков с чехами, до голландцев и датчан.

– … Война? А нам она на кой, парень? – потрёпанный жизнью и алкоголем Клаус из Нидерландов цвиркает табашной слюной, сбивая с ветку какую-то страховидлую кукарачу, – Это земля буров, и поверь – они ни на минуту не дают забыть об этом! Воевать за их права и свободы? Ха! Пусть сами и воюют!

– Есть и нормальные! – начинает спорить с ним чех по фамилии Немец или Нимиц, я толком не разобрал, – Дядюшка Пауль[i] тот ещё фанатик, двинутый на Библии, но…

– Именно на Библии и должно быть построено… – влезает в дискуссию третий, оставшийся пока безымянным для меня. Огромный его кадык дёргается на тощей, плохо выбритой шее, а речь запальчива и полна дурно склеенных, часто неуместных цитат из Священного Писания.

– Президент Крюгер… – дискуссии набирает обороты, и я понимаю – единства нет. Ни среди уитлендеров[ii], ни – вроде как – у самих буров.

Гудок паровоза, и я заскакиваю внутрь, спеша угнездиться с какими-никакими, но удобствами. Дабы погасить возможное недовольство, достаю из кофра аккордеон и начинаю наигрывать одну из популярных немецких мелодий.

К Претории подъехали под самое утро. Состав затормозил на грузовой станции, где нас уже ждали таможенники. Уитлендеры, зевая и потягиваясь, распространяя вокруг запахи пота, табака и алкоголя, потянулись оформлять свои грузы, у кого они были.

– Репортёр? – удивился сидящий под навесом немолодой бур, повертев в мозолистых руках документы, – Из России?

– С этими-то зачем? – он выразительно поглядел на гогочущую компанию, остановившуюся неподалёку.

Губы бура скрыты окладистой бородой, но могу поклясться, они сейчас сжаты в куриную ханжескую жопку. Не одобряет, значица.

– Боялся английской блокады и хотел попасть сюда как можно быстрее, отвечаю с видом самым искренним и чуточку залихватским.

Не вру, просто не договариваю. От ответственности убегал, от всех этих малознакомых и вовсе незнакомых людей, которые внезапно повисли на моей шее.

И ведь не слезли бы! Неделю бы ещё торчал в португальской колонии, обустраивая всех, переводя, разъясняясь с чиновниками и работодателями.

В поезде уже понял, сильно потом. От того, наверное, так легко поддался нехитрой негритянской манипуляции, што сам сбежать хотел. И не стыдно! Вот ни капельки…

Похмыкав моему молодому задору, бур передал документы молодому парню, по виду как бы не сыну. Ну да наслышан! Семейный подряд здесь процветает, хотя оно и немудрено – все друг дружке родственники, перероднились за столько-то лет.

– Герр… – деликатно начал я.

– Абрахам Хольтман, – представился наконец бур с видом, будто делает нешутошное снисхождение, – мой сын Николас.

Зверообразного вида молодец склонил слегка голову, и тут же выпрямил гордую выю, выпятив заодно нижнюю губу, окинув меня маловыразительным взглядом. Што значит, не пришёлся я ему. На да и…

– Георгий Панкратов, – документы у них есть, но не переломлюсь.

– Такое дело, герр Хольтман… – вздыхаю чуть напоказ, и рассказываю изрядно отредактированную историю «контрабандного» проезда Мишки и Котяры. «Зайцы» морские, вроде как. Те, потупясь, старательно делают виноватый вид.

– Пф-ф… сам я такое решить не могу, – таможенник переходит на африкаанс, што-то резко говорит сыну, сорвавшемуся с места, и…

… закружилась карусель с таможенным начальством, русским представителем в Претории… ещё одним русским, потом наконец пришёл Самуэль Маркс[iii], и дело сразу наладилось.

– Вы бы хоть телеграмму послали, – ворчливо высказался выходец из Литвы, переговорив с таможенным начальством и поручившись за нас.

– Так получилось, – ещё раз виноватюсь я, на што Маркс только усмехнулся, и в усмешке этой было столько понимания и… ностальгии…

Пока Мишку с Иваном фотографировали на документы, расспрашивая о цели приезда, Самуил с Товией забрасывали вещи в грузовую повозку.

– Шабес-гои наоборот? – пробормотал Маркс, глядя на их слаженную работу, – Писал мне Фима, а я, дурак…

– Я, кажется, лишку сболтнул, – догнал нас Мишка, тормознувшись с разговором о нашего гостеприимного хозяина. Он так и не объяснился тогда со своей «лишкой», позже оно как-то забылось, и…

… как выяснилось сильно позже – зря.

* * *