Отрочество
Шрифт:
Потом подарки московские. Тёте Песя с Фирой все превсе наши открытки с рисунками. Про Хвост Трубой и мои, дурацкие, да все с автографами. Коллекция!
Другим знакомцам тоже всякое, но поскромней. А то уж больно много у меня знакомцев в Одессе! Каждому по чуть, и уже ого! Целый чемодан таких сувениров бумажных приволокли. Носильщик ажно с кряканьем на тележку грузил.
А штобы просто в руках, так наверное, только опекун и может. Ну и борцы цирковые.
Потом я на гитаре. Агитировал Саньку за скрипочку, но тот застеснялся — нет ещё особых успехов. А по мне, так и зря! Насмотрелся
Про «Дерибасовскую» потом с Санькой представляли, про «Жидовское казачество». Орали! Всей Молдаванкой, вот ей-ей! Только птицы небо — фыр-р! И коты меховыми шариками по подворотням.
Попозжей, ближе к тёмнышку, угомонились мал-мала с весельем. Взрослые, особенно если мужчины, пьяненькие все! Местные ж не бездельники, а в основном ровно наоборот. Ну и тово… догонялись, кто с работы приходил. На голодный желудок-то што ж не догнаться-то? Особенно если невтерпёж сесть сперва, да поесть нормально.
Все ж ого! Орлы! Только жёны потом растаскивают по домам. Один в один как наша мастеровщина на нечаянном празднике гулеванит, только антураж иной.
Дядя Гиляй пейсаховки этой столько хлопнул, што и посчитать боюсь, потому как и не верится. Могуч человечище! Каждый норовит с ним выпить, а тот и не отказывает, только морда лица краснеет. И слушает, да. А те и рады! Уши свободные!
Ну а мы, кто помладше, отдельно. Отсели на веранду второго этажа, у Хейфицевых комнат, ну и о своём. Я о Москве, о неприятностях. Ёся кивал задумчиво, а Лёвка так рассочувствовался, што носом шмыгать начал.
— Чудак человек! — и кулаком его в бок слегка, — Всё обошлось!
— Всё хорошо, шо хорошо кончается, пробасил вконец заматеревший Самуил… или Товия? Они за эти месяцы так замужичали и поменялись, што ой! Можно уже и со взрослыми сидеть, но они по рюмочке выпили, вроде как што со всеми, на равных. А потом и к нам! Потому што компания.
— Как представлю, шо вдруг и не обошлось бы, — завздыхал Лёвка, — так оно и само!
О всяком потом говорили, вразнобой немножечко, но совсем чутка. Я за прошлый год приучил мал-мала! Не нравится мне здешний обычай, с переорыванием друг дружкиным.
— … Левитан…
— Шо!? — недоверчиво переспросил Ёсик, — Ты хочешь сказать, што знаешь самого?
И руками этак помывает, потому как слов подобрать не может.
— Ну да, — дружок мой ажно растерялся, — я ж хоть и вольнослушателем, но в Училище живописи, а он там преподаёт.
— И шо… вот так просто? — у Ёси сделались глаза.
— Ну да, — дёрнул плечом Санька, — и што таково? У Владимира Алексеевича интересный люд собирается, Исаак Ильич тоже бывает. Коты мои, опять же, понравились… Зовёт к себе в класс. Вот, думаю.
— Думаешь?! — Ёсик выпучился ещё сильней, отчего Мишка отчётливо хмыкнул. Он пока помалкивает, всё больше наблюдает.
— Ну… да, — застеснялся Санька, — меня не только он, вот… Говорят, талант…
… и вконец засмущался, замолк.
А до меня только сейчас дошло, как много сделал для нас Владимир Алексеевич. Саньку в Училище, мне в прогимназию помог, клуб Гимнастический. Знакомства, опять же!
Имена-то какие, божечки! Станиславский,
Левитан, Серов, Маковский… а я с ними, как так и надо. А скажи кому, что сам Чехов написал с меня рассказ «Нахалёнок», так и вообще…— Что задумался-то? — поинтересовался негромко Мишка, навалившись на плечо.
— Слишком всё хорошо! — стучу торопливо по доскам пола и сплёвываю трижды через левой плечо, — Нивроку!
Вторая глава
Снилось такое, што и вспоминать не хочется. Дикие звери с терзаниями, страшное всякое из другого. Даже просыпался с перепуга несколько раз! Сердце бух-бух-бух, весь в поту, куда-то отпрыгивать вот прям щас, и бежать срочно требуется. Сижу на постели, и вокруг диким глазом озираюсь. Выискиваю, куда бечь, значица.
А это всего лишь дядя Гиляй в гостиной храпит, ети его! Я в зоопарке такого рыка устрашающего не слыхал, да и на Хитровке может пару раз всего, а уж там так бывало, што и ого! Вот и опекун мой расстарался на «ого!»
С устатку после дальней дороге, да накушался не в меру, вот и выдал концерт. Симфонический, ети! Такие себе рулады да присвисты молодецкие, што и не каждый цыганский хор выдать сумеет.
Да и сам я тоже — усталый, да взбудораженный, да обстановка другая. Вот и дёргался. Так бы просто — ворохнулся, проснулся, поморщился от рыка громоподобного, да и на другой бок.
Сев на кровати, Мишка мотнул головой в сторону гостиной, отделённой от нас плохо пригнанной щелястой дверью.
— Аки лев рыкающий!
Угукнул сонно в ответ, а самого назад тянет, в постель. Не выспался! И спать уже никак, потому как планы. Владимир Алексеевич всего на три дня с нами, а успеть хочется многое.
Умывался пока, в зеркало глядеть боялся — морда лица такая помятая, будто вчера вместе со взрослыми пил, да вровень. Круги под глазами, и чуть не складочки морщинистые. У дружков не лучше, такие же старички малолетние, кокаином да спиртом сызмала потрёпанные.
Только тронул за плечо дядю Гиляя, а он раз! И глаза открытые, настороженные, бодрые. Только што красные, как у вурдалака. Да перегар такой, что тошнотик к горлу подкатил. Ф-фу!
— Ох-х, — легко сев на диване, опекун потёр лицо, и встал, морщась при каждом движении. Выпив патентованные порошки, отживел мал-мала. Не упырь столетний, а свеженький такой покойник. Пока он возился в начинающемся рассвете, под шум просыпающегося двора, тётя Песя уже у двери стучится.
— Вы таки уже, или немножечко стесняетесь и мне таки подождать?
— Отстеснялись, — отозвался Санька, — заходите!
Поперёд тёти Песи зашёл запах. Такой, што прям ах и ох! Рыбным бульоном пахнуло крепченным, да с травками. Потом уже кастрюля, а за ней и тётя Песя вплыла лебёдушкой.
— Первое средство от похмелья, — объявила она, — или может…?
— Никаких или, — мотнул головой опекун, и тётя Песя будто даже удивилась приятно, и самую немножечко загордилась. Вроде как другого чего ожидала, но надеялась на как раз такое.
— Вам тоже не повредит, — она разлила бульон по чашкам, — самое то, штоб животы проснуть. А нормальный завтрак я чуть попозже сделаю.