Отрок. Женское оружие

«Да что ж это! Детей им тут пугают, что ли? Как же они так его НЕ ВИДЯТ?!»

Ну, зато хоть тут можно было не волноваться – плохого с девчонками уж точно ничего не случится, если Андрей с ними.

Ключница Листвяна, надо отдать ей должное, свои обязанности выполняла безупречно: в доме царили чистота и порядок, горница, отведенная Аринке, была прибрана, постель застлана. Даже поинтересовалась, есть ли во что переодеться после бани – слышала уже, видно, что они погорельцы, вот и решила, что вовсе без вещей остались. Ну, так Аринка в дороге время зря не теряла – перешивала и переделывала кое-что из того, что в сундуках уцелело, да пересматривала то, что только слегка попорчено огнем. Что-то можно было переделать для девчонок, с чего-то можно было спороть уцелевшие кружева, дорогие пуговицы и тесьму и перешить потом на новое платье. Но добро-то их все на телеге осталось! Пришлось идти во двор, искать свою поклажу. Листвяна предлагала проводить, но Аринка отказалась – сама, что ли, дорогу не найдет? Да и не пришлась ей эта баба по сердцу – чувствовалось в ней что-то хищное, на холопку не очень похожа, вот и хотелось от нее отделаться поскорее.

Телеги, что должны были идти дальше, в крепость, не разгружали, только коней выпрягли. Козочек их, что дед Семен привел-таки с собой, временно пообещал взять к себе на подворье Илья, пока у них самих с жильем не прояснится.

На нее никто внимания особого вроде бы и не обращал, хоть во дворе много народу толклось, включая и знакомых обозников, но все были заняты делом. Аринка шла между телег, высматривая свою, и вдруг прямо перед собой увидела самое настоящее чудище, словно ожила страшная сказка про лешего, что ей в детстве рассказывали. Она отпрянула, сердце оборвалось от ужаса: косматый горбун с висящими почти до земли руками, больше похожими на лапы, и страшный лицом, черный, заросший всклокоченной бородой. Главное же – глаза его, маленькие, глубоко посаженные, как у медведя-шатуна. Что-то звериное ей в тех глазах почудилось: кровь, смерть, жгучая ненависть. Он смотрел прямо на нее и чему-то злобно усмехался – до самого нутра пробрали ее тот взгляд и усмешка. Никогда и никто на нее так не смотрел! И, главное, с чего бы? Ведь она ему не то что ничего не сделала – и слова сказать не успела. А вместе с тем видела Аринка, страх ее перед ним он явственно ощущал и получал от этого страха удовольствие.

Захотела было крикнуть, на помощь позвать, убежать прочь, но вдруг поняла, кто это – рассказывал же Илья про ратнинского обозного старшину, Бурея. Должно быть, это он и есть, небось пришел Илью проверить как старший – тот что-то поминал об этом в разговорах. И сразу успокоилась: каким бы злодеем он ни был, но ведь не чудище же, действительно, по делу тут – не за тем же, чтоб ее убивать, в конце концов! И она тоже хороша – шарахнулась от него. Негоже так. Взяла себя в руки, поклонилась, хоть сердце и колотилось где-то у самого горла, выдавила из себя улыбку как можно приветливее и, чтобы свой страх скрыть, заговорила:

– Здрав будь, муж честной. Прости, напугалась – не слышала, как ты подошел. Вот свою телегу найти не могу никак – не заметила, куда поставили…

Тут-то он и удивился: в медвежьих глазках промелькнуло почти человеческое выражение.

– Ты кто? – не спросил, а прорычал.

– Ариной меня зовут. С обозом в Михайловскую крепость еду. Брат у меня там учится.

– Да это с Илюхиными отроками баба едет – у татей отбили ее с сестренками! Михайло их к себе берет, – подал голос возница с соседней телеги и, не удержавшись, добавил: – Андрюха Немой над ними опекунство взял, так что теперь, считай, не чужие…

Если до того она своим обращением Бурея просто удивила, то сейчас, похоже, тот и вовсе обалдел. Даже рот приоткрылся, что, впрочем, не сделало его приятнее или добрее – таким он Аринке еще безобразней почудился, хотя казалось до этого, что больше некуда. Ох, и страшен Бурей! Не так внешностью своей страхолюдной, как душой. Страшен и темен…

Потом она видела издали, как горбун в стороне говорил с Ильей, похоже, распекал того за что-то. И Илья был мрачный и злой – впервые за все время.

Пока в баню сходила да поела – Листвяна принесла ужин ей в горницу, а не на кухню позвала – уже совсем вечер наступил, но спать ложиться было еще рано, да и неспокойно на сердце – тревожила неопределенность. Что-то там сотник решит? И Гринька с Ленькой где-то пропали – не пойдешь же их по усадьбе искать? Да и не дело шастать вот так в незнакомом доме… Оставалось только сидеть и ждать, но вдруг нарочито громко, чтоб и она услышала, где-то недалеко гаркнул хозяин:

– Листя! А ну-ка… эту ко мне приведи!

Аринка сразу подобралась: вот оно – то, чего ждала… Ну, сейчас все решится… Что ж, она была готова отвечать на любые вопросы – ей скрывать нечего.

В горнице сидели два немолодых мужа. Очень немолодых – наверняка имели уже взрослых внуков, но стариками их назвать язык бы не повернулся. Сила и бодрость в обоих не только чувствовались – в глаза бросались. Оба, без сомнения, воины – осанку мужей, привыкших держать на плечах тяжесть доспеха и сохранять при этом равновесие и подвижность, не спрячешь.

Одного из них Арина уже видела – сотник Корней, во Христе Кирилл. Могучий муж, бывший когда-то синеглазым золотоволосым красавцем, легко заставлявшим трепетать девичьи сердца. Заматерел, как видно, уже в зрелые года, ибо в кости не широк, оставался гибким и стройным, а еще… живым и проказливым. Ох, и наплакались от него в свое время девки! Еще и сейчас чувствовалась в нем неуемная мужская сущность. По всему видать, погулял сотник на своем веку – не только с мечом лих…

Но и жизнь с ним неласкова была, от души побила, и если бы одной сединой да морщинами: вместо правой ноги деревяшка, а левая половина лица от брови до самой бороды изуродована шрамом от рубленой раны – как глаз-то уцелел?

«Но все равно не угомонился! Ишь, глазом-то как блестит! Интересно, хозяйка здесь есть или холопка какая за хозяйку распоряжается?»

И грозен, ох, грозен – воплощенная смерть. Не страшен, а именно грозен – не пугает, а таков по жизни.

Второй… А вот этот страшен! И тоже не пугает, но… Не бывала Арина на языческих капищах, не видала идолов, а сейчас поняла: вот такие они, идолы, и есть. Каменное спокойствие и полное равнодушие – решит, по каким-то своим, совершенно непостижимым причинам, что должна ты умереть, и умрешь, а он и не вспомнит о тебе через миг; решит оставить жить – просто оборотится к чему-то другому, будто и нет тебя вовсе!

Но собой тоже хорош, хоть и не так, как Корней. Еще и сейчас видна в нем суровая красота, которой и года не помеха. Тоже обилен сединой, тоже могуч, но в кости широк, хотя и не кряжист. И есть в нем что-то такое… Непонятно как, непонятно чем, но дополняют они друг друга: чего недостает у одного, того в избытке у другого. Счастлив Корней, щедро его одарила судьба: этот, второй – не просто друг и соратник, а вторая половина его сущности! Наверняка с детства соперничали, ссорились, дрались, но друг без друга не могли. И сейчас ей перед обоими, а не перед одним только сотником стоять придется!

Все это Арина охватила единым взглядом, едва войдя в горницу (спасибо бабкиной науке), глаза же на мужей поднять поостереглась: невместно, грубость – перед старшими в землю смотреть надлежит, пока не спросят о чем-либо, а уж тогда, отвечая, открыто глядеть. Неизвестно, как у них тут заведено, но старый обычай не подведет, он повсюду в силе, да и новый ритуал ему не прекословит.

Аринка перекрестилась на красный угол и склонилась в поясном поклоне, коснувшись пальцами правой руки пола.