Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Отрубленная голова
Шрифт:

— Но здесь есть своя предыстория, — возразил я.

— Это тебя не касается.

— Это может коснуться Антонии.

— Если ты явился терзать и шантажировать меня, — предупредил он, — то лучше уходи сию же минуту. Но если, прежде чем совершить поступок, хочешь его осознать, тогда оставайся. — Он старался любой ценой задержать меня.

— Извини, Палмер, — сказал я. — Я не собираюсь тебя терзать, и это тебе хорошо известно. Я потрясен, выбит из колеи. Честно тебе говорю, я не знаю, что стану делать.

— Если ты воображаешь, — снова заговорил Палмер, и его голос сделался резче и грубее, — что тебе удастся вернуть все назад, разрушив мир в душе Антонии… Если тебе кажется, что ты сможешь снова жить с ней и вы будете счастливы после…

— Заткнись, — прервал я его. — Довольно того, что мой брак распался. И не обвиняй меня в эгоизме, потому что я колеблюсь, надо ли мне спасать

соблазнителя, вывалявшегося в грязи.

— Ты тоже соблазнитель, — поддел меня Палмер. — Не заклинивайся на себе. Подумай об Антонии. Я прошу тебя, Мартин, вести себя осторожнее и не обижаться на мои слова. Мы достаточно знаем друг друга. Нам незачем играть в прятки и сводить старые счеты. Я уже сказал, тут не будет никакого продолжения.

В этот, вероятно, неповторимый момент мне захотелось выяснить кое-что еще. Я искал подходящие слова.

— Думаю, у меня есть право узнать побольше. Я пришел к выводу, что у тебя давний роман с твоей сестрой. Об этом легко догадаться по многим признакам. И теперь по обоюдному согласию вашей связи настал конец. Я тебя верно понял?

Палмер молчал, смотрел на меня и тяжело дышал. Потом он отодвинулся от меня и приложил руку ко лбу. Этот жест — свидетельство его слабости — был бесконечно трогателен. Он развел руками.

— Тут я ничего не могу сказать, — отозвался он. — Есть вещи, не зависящие от человека. Я сказал тебе то, что считал важным. Если Антония не узнает, уверяю тебя, я не предам ее ни в мыслях, ни в поступках. Сегодня ты стал свидетелем конца нашей связи. Разумеется, твой приход поставил последнюю точку. Но все завершилось бы и так, в любом случае.

— Если бы я не приехал, то, может быть, вы решились бы продолжить?

— Нет, говорю тебе, нет, — с раздражением возразил Палмер. — Мартин, дорогой, ты что, простых слов не понимаешь?

— Не знаю, можно ли тебе доверять, — сказал я. — Я говорю тебе это не в укор, а просто хочу добраться до сути. Не знаю, что я сделаю. Вряд ли расскажу об этом Антонии, но твердо не обещаю.

— Ты поступишь мудро и великодушно, если промолчишь, — заметил Палмер. Он оправился от волнения и с достоинством поглядел на меня, откинув стриженую голову. Его халат распахнулся и приоткрыл грудь, поросшую седыми волосами. Он показался мне трогательно старым. Старым воином.

— Как бы то ни было, мой визит положил конец нашей дружбе, — произнес я, желая спровоцировать его и хоть немного обрести душевное равновесие.

Палмер встретил эти слова, не отводя от меня глаз. Об этом я тоже сейчас вспоминаю с восхищением.

— Посмотрим, Мартин, — спокойно откликнулся он. — Мы оба пережили ужасный шок и еще не осознали в полной мере, как он страшен. До нас все дойдет завтра утром. И ты поймешь, что тебя это затронуло гораздо меньше. Ты увидел то, что ожидал. Бывают случаи, которые невозможно вообразить. И если дружба сохранится после подобных испытаний, то она должна в корне измениться. Ее придется выстраивать с самого начала. Повторяю, посмотрим, способна ли измениться наша дружба. Я искренне надеюсь, что способна, и со своей стороны приложу для этого все усилия.

— При условии, если я ничего не скажу Антонии, — произнес я.

Он хмуро посмотрел на меня:

— Если ты скажешь Антонии, то нам всем конец. Разговор оборвался, я допил виски и попрощался.

Отчего-то пожелав соблюсти формальность, я поклонился Палмеру. Он тоже наклонил голову. Выходя из комнаты, я обратил внимание, что он по-прежнему стоит со склоненной головой и глядит на огонь в камине, гладя каминную решетку босой ногой. Но когда я закрыл парадную дверь, то услышал его шаги по лестнице.

Я остановился на минуту и, обернувшись, посмотрел на освещенное окно. Мне представилось, какой чудовищный и немыслимый разговор ведут сейчас между собой брат и сестра.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Я шел по лестнице следом за своей сестрой. За окнами висел золотой туман из плотных сернистых крупинок. Дышать было трудно. Я старался догнать ее удаляющуюся фигурку, которая почти сразу стала невидимой. Было очень холодно, и от наших шагов раздавался легкий хруст: под ногами ломался тонкий слой льда, покрывавший тротуар. Догнав сестру, я взял ее руку без перчатки в свою и прижал к себе, чтобы немного согреть, но она так и осталась вялой и холодной. Роузмери двигалась немного быстрее меня, и когда я заторопился, то и она ускорила шаги. Она отвернула от меня лицо, но я заметил капли влаги на ее коротких, черных волосах, похожие на мелкие жемчужины на шляпе. Лед на мостовой сделался толще, и наши ноги больше не разбивали хрупкую наледь. Да, лед сделался крепче, и мы осторожно, но без всякого

труда принялись по нему кататься. Ее рука постепенно согревалась. Сперва мы катались медленно, затем начали быстрей скользить по широкому ледяному полю, отливавшему в мрачном зимнем свете зловещей желтизной. По краям это поле терялось из виду. Мы плавно продвигались вперед, теперь я повернул ее лицом ко мне. Сестра стряхнула воду с волос, и они стали похожи на меховую папаху. В своих высоких ботинках с коньками она вообще напоминала казака. Но лицо у нее было грустное. Я притянул ее к себе поближе, и мы закружились в вальсе по нескончаемому льду. Танцуя, я попытался ее обнять, но мне мешал меч, который висел между нами, его рукоятка ударяла меня, и это было очень больно. Я опустил руку, положил ее на рукоятку и сразу почувствовал, что сестра тоже опустила руку и хочет помешать мне. Теперь мы танцевали медленнее, и я все сильнее тянул за рукоятку и в результате сломал сопротивление Роузмери. Меч медленно выскользнул из ножен, и мы, по-прежнему лицом друг к другу, отпрянули в разные стороны. Из-за ее плеча я заметил на горизонте идущую к нам крохотную фигурку. Этот человек приближался, а сестра, наоборот, отступала назад, и наконец они оказались на одинаковом расстоянии от меня. Сестра все уменьшалась и наконец исчезла, а человек скользил мне навстречу, ускоряя ход, и его крупное еврейское лицо выросло до размеров огромного яйца над шелковыми рукавами-крыльями его халата. Я взмахнул мечом, и он описал полукруг перед пришедшим. Но когда меч взлетел вверх, его лезвие сломалось и упало, скрывшись в зимней мгле. Я испугался и почувствовал себя виноватым. Сжимая в руках ножны, я узнал в незнакомце своего отца.

И тут я проснулся. Меня трясло. Вокруг царила тьма. Одеяла упали на пол, а складная кровать отсырела и показалась мне жесткой и холодной. Я ощутил резкую боль в желудке, несомненно, оттого, что много выпил прошлой ночью. Или эта ночь все еще продолжалась?

Я поднялся, отыскал халат и зажег свет. Лампочка без абажура высветила мрачный беспорядок — неудобную раскладушку со свисающими одеялами, ничем не прикрытый пол, мои чемоданы и сумки, из которых вываливались мыло, нижнее белье, связки писем и электробритва. Пиджак и брюки лежали сваленные в кучу, вчера я был пьян и швырнул их куда попало. В углу стояла полупустая бутылка виски. Повсюду разбросаны окурки. Я перевернул ногой бокал, который медленно покатился по полу и наконец остановился у ножки складной кровати. Судя по звуку, он был пуст. Хваленое центральное отопление не слишком повлияло на температуру комнаты. Я включил электрообогреватель, вмонтированный в стену, и его тусклый, бледный огонь смешался с неярким светом из-за окна. Проклятая астма, отступившая было, когда я пьяный и усталый лег спать, снова мучила меня, и я почувствовал, как она все туже сжимает мне грудь, словно широкая повязка. В легких у меня то свистело, то как-то странно булькало. Я попытался дышать медленно. Завязал пояс халата и открыл окно, но тут же захлопнул его, потому что в комнату ворвалась струя холодного воздуха. Я поглядел на улицу.

Далеко подо мной в полутьме дремала Лоундес-сквер. Ее окутывала дымка уличных фонарей, а черные ветви деревьев тянулись ввысь, доходя почти до моего окна. Непонятно было — то ли я вижу дома и мостовые в рассеянном сумеречном свете раннего утра, то ли это фонари освещают ночь. Небо было темным и непроницаемым. Оставалось только гадать, который теперь час. Мои часы остановились, а телефон еще не был подключен. Я заметил, что в парке нет ни души. Может быть, я и спал-то всего час-другой. Одно ясно — больше не засну. Я вернулся в комнату.

Конечно, Палмер был прав. Шок наступил на следующий день. Я возвратился в Лондон, совершенно потрясенный увиденным, поехал прямо на Лоундес-сквер и проспал допоздна. Если считать, что сейчас ночь, то это было вчера утром. Проснувшись, я ощутил ужас и горечь, каких никогда прежде не испытывал. В прошлом у меня случались приступы тяжелого отчаяния, но они возникали по вполне понятным причинам, и их основа была ясна. А сейчас все происшедшее не поддавалось разумной оценке, и невнятность, иррациональность сами по себе порождали страх. Я боялся остаться наедине с этим страхом, но и обратиться ни к кому не смог бы. Я даже не сознавал, какую роль в моем состоянии сыграл инцест. Я никогда не считал извращением чувственную близость и объятия близких родственников. Но наверное, именно инцест связывался в глубинах моего существа с неким образом. Я никак не мог его определить, и он-то и пробудил во мне едва ли не осязаемое чувство надвигающейся тьмы. Не менее странно, что этот ужас, каковы бы ни были его истоки, неразрывно соединялся в моем сознании со страстью к Гонории, словно меня и правда тянуло к собственной сестре.

Поделиться с друзьями: