Отрубленная голова

— Ты разрушитель, — мягко проговорил он. А затем принялся убеждать Антонию: — Подумай хорошенько. Мы должны с тобой объясниться, но не здесь.

— Ради Бога, убирайся, — сказал я.

— Только с ней, — заявил он и двинулся к Антонии.

Она отпрянула от него к окну, зажав рукой рот. Он взял ее за руку, словно желая подтолкнуть к выходу, и она негромко вскрикнула. Я подошел к нему и вцепился ему пальцами в плечо. Он повернулся и попытался вырваться от меня. Когда он поднял руки, я изо всех сил ударил его по лицу. Он потерял равновесие и упал. Антония перешагнула через него и выбежала из комнаты. Схватка закончилась.

В сценах насилия всегда есть что-то жалкое, нелепое и противное. Я имею в виду — в жизни, потому что в кино драки выглядят иначе. Палмер медленно поднялся на колени и постарался сесть, прислонившись к стене. Он закрыл лицо рукой. Я тоже сел на корточки и внимательно следил за ним. Я заметил, что стекло на одной из гравюр треснуло. Палмер больше не вызывал у меня ярости, и я был доволен своим поступком. За окнами по-прежнему лил дождь. Через минуту-другую я спросил:

— С тобой все в порядке?

— Думаю, что да, — сказал Палмер, не отнимая руки от лица. — Ничего серьезного. Но ты меня здорово обработал.

— Этого я и добивался, — заверил я его. — Дай-ка посмотрю.

Я осторожно отодвинул его руку. От света Палмер сморщился, и я увидел край назревавшего огромного синяка у него под глазом. Сам глаз был полностью закрыт, и кожа вокруг него распухла и вздулась. На щеке, по которой пришелся удар, застыли капельки крови.

— У меня нет ни лекарств, ни бинта, — сказал я. — Тебе сейчас лучше поехать домой. Я вызову такси.

— Дай мне носовой платок, — попросил Палмер. — Я ничего не вижу.

Я дал ему платок, и он подержал его у подбитого глаза, снова пытаясь подняться с колен. Я помог ему выпрямиться и почистил его костюм. Он стоял как ребенок, пока я ухаживал за ним. Я обхватил его руками, и он не отстранился. Это напоминало объятия. Похоже было, что он утратил волю к действию, капитулировал и предоставил мне инициативу. Я почувствовал, как он дрожит. Мне стало не по себе.

— Давай я налью тебе виски, — предложил я и наполнил треснутый бокал. Палмер покорно выпил.

— Грузчики уходят, — сообщила из холла Антония. — Ты не одолжишь мне денег? У меня не хватает.

Я нашел в кармане всего несколько шиллингов и обратился к Палмеру:

— Кстати, ты не мог бы ссудить мне пять шиллингов?

Он отставил бокал и, по-прежнему держа носовой платок у глаза, полез в карман пиджака. Взяв у него серебро, я отнес его Антонии. Вскоре послышались шаги спускавшихся по лестнице грузчиков. Как мне хотелось, чтобы Палмер ушел тоже!

— Я спущусь вместе с тобой, — заявил ему я. — Мы сможем поймать такси прямо у подъезда.

Он кивнул. Я надел брюки и пиджак поверх пижамы, и мы вышли. Антонии нигде не было видно. В лифте Палмер прикоснулся к глазу и прошептал, обращаясь к самому себе: «Ладно, ладно, ладно». Я вывел его на улицу, поддерживая за руку. Такси попалось нам почти сразу. Дождь немилосердно хлестал. Когда Палмер сел в машину, мы оба задумались, что же нам сказать на прощанье. Палмер вновь пробормотал:

— Ладно.

— Прости меня, — отозвался я.

— Давай в ближайшее время увидимся, — проговорил он.

— Не знаю, — уклонился я от ответа. Такси тронулось в путь.

Я снова вошел в лифт. Мне хотелось куда-нибудь забиться и поспать. Я даже не знал, осталась ли дома Антония. Я догадался, что ударил Палмера вовсе не из-за Антонии, а из-за Гонории, однако полной уверенности у меня не было. Дверь квартиры оказалась все еще широко распахнута, и я вернулся в гостиную. Антония стояла у окна. Казалось, она успокоилась. Заложив руки за спину, наклонив вперед голову, она посмотрела на меня, ее усталое лицо оживилось, на нем мелькнула шутливо-участливая усмешка. Наверное, ей понравилось, что я ударил Палмера. Если бы я набросился на него в первый день, все было бы иначе. А теперь положение изменилось, стало непохожим на прежнее. У меня появилась власть, но я не мог употребить ее с пользой.

— Ну что ж, пусть будет так, — произнесла Антония.

— Что будет так? — не понял я, сел на раскладушку и налил себе виски. Меня начало трясти.

— Ты вернул меня, — сказала Антония.

— Неужели? — переспросил я. — Хорошенькое дело.

Я выпил виски.

— О Мартин, — воскликнула Антония дрожащим голосом, — дорогой, дорогой мой Мартин!

Она подошла и упала передо мной на колени, обхватив мои ноги. Слезы потоком хлынули у нее из глаз. Я рассеянно погладил ее волосы. Мне хотелось побыть одному и решить, что дальше делать с Гонорией. Меня изумил горький парадокс: в результате моей поездки к Гонории она примирилась с Палмером, а Антония со мной. Я вспомнил свой сон или видение — Гонория должна будет погибнуть из-за брата, а я из-за сестры. Да, вот что значат эти слова — у их связи нет продолжения. Я выпил еще немного виски.

— Мартин, ты такой близкий и родной, — проговорила Антония. — Глупо начинать с этого признания, когда мне нужно сказать тебе массу важных вещей. Но ты вел себя безукоризненно. Именно это меня и поразило! Ты знаешь, я боялась Андерсона, боялась его с самого начала. С ним я ни дня не была спокойна, все выглядело несколько насильственным, чрезмерным. Понимаешь, может быть, я бы и не ушла, если бы ты стал сопротивляться. Но, повторяю, ты вел себя замечательно, тебя не в чем упрекнуть. И мне надо было — ты так не думаешь? — попробовать самой пройти через все это и вернуться к тебе. Если бы я отказалась от этой мысли сразу, я бы мучилась, полагала бы, будто из нашей связи могло бы что-то получиться.

— Значит, ты больше не любишь Палмера? — задал я вопрос и поглядел на влажный рукав моей пижамы, высунувшийся из-под пиджака. Я промок, когда бежал за такси.

— Я кажусь тебе черствой? — продолжала Антония. — Но вчера и прошлой ночью… я даже не могу передать тебе, что это такое было. Я почувствовала, что он меня ненавидит. Знаешь, он сущий дьявол. Я думаю, любовь может быстро умереть, так же быстро, как и родиться. Я мгновенно влюбилась в Андерсона. Это была просто вспышка.

— Угу, — откликнулся я. — Все хорошо, что хорошо кончается.

Я холодно отметил, что Антония обрела былую самонадеянность. Она не сомневалась, что я хочу вернуть ее назад. В этом действительно было что-то великолепное. Но я не мог сыграть сцену торжественного примирения, которую она так мечтала увидеть.

— Мартин, — сказала Антония, все еще стоя на коленях, — ты не представляешь себе, как я рада и какое для меня облегчение, что я опять могу говорить с тобой. Хотя мы все время общались, верно? И то, что связь между нами не прерывалась, само по себе чудесно.